Дмитрий Неведимов - Религия Денег или Лекарство от Рыночной Экономики

Критика капитализма в «Капитале» во многом свелась к критике его главных негативных проявлений — циклических кризисов производства и плохого положения рабочих. Как показала дальнейшая история, с кризисами и с нищетой рабочих можно справиться, не меняя сути капитализма, не меняя принципа удовольствия от насилия.

Почему произошло это сужение, почему основой, а не частью, мировоззрения Маркса стала политэкономия? Именно этот шаг поставил марксизм внутрь религии денег, что, в конечном счёте, привело и к крушению социализма.

Свои первые работы К.Маркс (род. 1818 — ум. 1883) писал в охваченных свежими философскими идеями и революционным брожением Германии, Франции и Бельгии. Как раз в те годы он активно изучал первые два источника марксизма — немецкую классическую философию и французский утопический социализм.

Во Франции 1840-х годов прошло всего полвека со времён свержения христианской монархии. Франция во многом оставалась глубоко католической страной с крестьянским населением. В Германии настоящий капитализм тоже был на ранних стадиях развития.

«Капитал» был написан десять-двадцать лет спустя, после вынужденного переезда Маркса в Англию в 1849 году.

В Англии середины XIX века денежное рабство существовало уже более двухсот лет. Долгая жизнь в глубоко поганом «викторианском» обществе, где духом денег и сухого практицизма был пропитан каждый булыжник на мостовой, не могла не сказаться на мировоззрении Маркса.

Он находился в самом центре богатейшей мировой империи, которая превратила половину мира в свою рабовладельческую плантацию. И эта империя контролировала мир именно с помощью сочинённой Адамом Смитом и его последователями религии политэкономии.

Если ранние работы К.Маркса — это взгляд повстанца, то «Капитал» — это скорее имперский труд. Маркс словно пытался понять суть могущества и описать работу экономической машины Британской империи.

Для описания этой машины Маркс пытался использовать модели естественных наук. Как мы отмечали в 7-й главе, тогдашняя эпоха бурного развития физики и следовавшая за ней по пятам промышленная революция заворожили человека XIX века.

Три тома «Капитала» написаны с позиции физики и физического материализма. Они напоминают сложную и полную теорию всемирного тяготения — с такими же подробными и точными формулами.

Англия была наилучшим местом, чтобы напитаться традициями математических принципов мёртвой философии Ньютона и попытаться применить их к обществу и экономике [521]. Кроме того, признать капитализм религией было бы невозможно, оставаясь при этом моническим материалистом.

Маркс изучал Британскую экономическую машину, машину производительных сил, не столько глазами философа-человека, сколько глазами философа-инженера. Он построил детальные чертежи этой машины и нашёл в её конструкциях целый ряд изъянов, приводящих к периодическим и сильнейшим сбоям-кризисам в её работе.

Маркс предложил новые, исправленные чертежи такой машины. 1930-е годы показали, что чертежи Маркса действительно совершеннее и производительнее. Но вскоре среди английских «инженеров» нашёлся Кейнс, который сумел исправить главные сбои существовавшей конструкции на ходу, ничего не меняя кардинально.

Уже к 1960-м годам оба варианта экономической машины исчерпали свой развитие. Из производительных сил они превратились в силы, разрушающие человека и общество.

Сегодня главный вопрос в том, как вернуть людям управление маховиками этого механизма, которые уже разогнались до такой степени, что могут уничтожить всё живое.

Интересно отметить, что при всех спорах о том, какая трактовка марксизма является правильной, ни Ленин, ни делавшие революцию большевики, ни оппортунисты, не были знакомы с работами Маркса 1844 года, поскольку эти работы были изданы только в 1927 году.

Итак, возвращаясь в Россию 1917 года, чистое христианское общество больше не могло выжить ни там, ни в одной другой стране.

Материализм был необходим:

1) для развития науки и промышленности для защиты от внешней военной силы [522];

2) для новой, более гибкой и сильной, чем натуральное хозяйство, организации общества (опять-таки ради защиты от внешних врагов);

3) простыми методами можно было резко улучшить жизнь людей и избавить их от изнурительного монотонного труда и болезней (электричество, строительная техника, медицина).

Но любое средство противоречиво:

1) материализм — это защита от материализма, но не самоцель;

2) товарно-денежные отношения дают более сильную организацию общества, но они уничтожают душу, сознание, ведут в религию денег;

3) нельзя автоматически считать, что освобождённые машинами от ручного труда люди захотят использовать свободное время для духовного самосовершенствования, а не для идолопоклонничества, особенно в обществе с товарно-денежными отношениями.

В первых же декретах Советской власти было много мудрого, и гораздо больше мудрого, чем многим кажется сейчас. Декрет о земле, который поганым удалось отменить только в 2002 году, вернул землю крестьянам.

Вспомним декреты 1917 года о цензуре и рекламе. Первым делом власть занялась защитой сознания [523]. Диктатура пролетариата стала диктатурой совести.

Пять лет шла интервенция и гражданская война, и у всего населения России было более чем достаточно времени, чтобы определиться, на чьей оно стороне. Если бы массы не приняли Советскую власть, у них были все возможности сражаться против неё. Но почему же было не принять эту власть, если Советы придумал и создал сам народ, а отнюдь не большевики или эсеры.

В 1923 году война в основном закончилась, и население России дружно и сугубо добровольно проголосовало за новое общество. В том году рождаемость подпрыгнула так, что население страны возросло на 3 миллиона человек [524].

В это время в проклятой Германии уже собирал свои штурмовые отряды Гитлер, чтобы всего через восемнадцать лет придти за теми новорожденными 1923 года.

Перед победившей новой властью стояла задача построения общества, ранее не встречавшегося, по весьма приблизительным наброскам.

В этой ситуации огромное значение приобретали личности, которые становились во главе нового государства. Решающим становилось не столько знание революционной теории, сколько внутреннее глубинное понимание жизни вождями революции. Решающим становилосьих личное мировоззрение, которое было заложено с детства, в не просто лозунги текущего дня.

После смерти Ленина в 1924 году остро стал вопрос, кто станет во главе партии — человек, воспитанный в православной духовной семинарии, или совершенно гениальные Бронштейн и Розенфельд [525]из еврейских местечек. От этого зависела не только трактовка марксизма, не только судьба партии и Советского государства, но и судьба всего мира.