Олаф Стэплдон - Последние и первые люди: История близлежащего и далекого будущего

Так случилось, что Италия, давно уже покушавшаяся на французские территории в Африке, завидующая лидирующему положению Франции среди романских народов, возмущенная защитой, предоставляемой во Франции итальянским «предателям», стала все более склонной к ссоре с наиболее развитым из своих недавних союзников. Произошел пограничный инцидент, воображаемое «надругательство над итальянским флагом», который в конце концов и вызвал несанкционированный рейд на французскую территорию небольшой группы итальянских солдат. Участники налета были схвачены, но французская кровь уже пролилась. Последовавшее требование извинений и компенсаций было в меру жестким, но утонченно-оскорбительным для итальянского достоинства. Итальянские патриоты привели себя в состояние близорукой ярости. Диктатор, отнюдь не собиравшийся приносить извинения, был вынужден потребовать освобождения захваченных солдат и в конечном счете объявить войну. После единственного короткого сражения многочисленные французские войска вторглись в северную Италию. Сопротивление, даже поначалу героическое, вскоре стало хаотичным. Итальянцы с ужасом очнулись от своих мечтаний о военной славе. Толпа обратилась против диктатора, которого они сами и вынудили объявить войну. В театральной, но достаточно смелой попытке пересилить римскую толпу, он потерпел поражение и был убит. Новое правительство заключило поспешный мир, уступая Франции приграничную территорию, которую та уже и без того аннексировала «в целях безопасности».

С тех пор итальянцы уже менее стремились затмить славу Гарибальди, а более – превзойти величайшую славу Данте, Джотто и Галилея.

Теперь Франция стала полным хозяином на европейском континенте; но имея многое, что могло быть потеряно, она вела себя заносчиво и вызывающе. И прошло немного времени до того, как в очередной раз мир был нарушен.

Когда последние ветераны европейской войны доживали свои дни, длительное соперничество между Францией и Англией достигло своей кульминации в споре между их правительствами по «вопросу о сексуальном преступлении», как говорили, совершенным французским солдатом-африканцем по отношению к англичанке. В этом скандале английское правительство оказалось в ложном положении и, вероятно, было сбито с толку своими собственными сексуальными ограничениями. Изнасилования просто не было. Факты же, давшие почву слухам, были таковы, что неработающая и истеричная англичанка на юге Франции, имевшая пристрастие к железным объятиям «пещерного человека», сама заманила капрала-сенегальца в свою квартиру. Когда, позже, он начал проявлять признаки скуки и невнимания, она решила отомстить, заявив, что он грубо напал на нее в лесу за городом. Этот слух был того сорта, какой все англичане были слишком склонны смаковать и какому склонны верить. В то же время английские медиамагнаты не могли отказаться от возможности спекуляций на чувстве национальной общности, родовой замкнутости и лицемерии. Последовала целая эпидемия оскорблений и незапланированных актов насилия против французов в Англии; и поэтому воинственная милитаристическая партия во Франции получила возможность, которую так долго искала. Потому что реальная причина этой войны была связана с воздушным могуществом. Франция убедила Лигу Наций (в момент ее наименее крепкого положения) ограничить размер военных самолетов таким образом, что в то время как Лондон находился в зоне легкой досягаемости от французского побережья, то Париж мог быть доступен Англии лишь с большими трудностями. Очевидно, что такое положение дел не могло длиться долго. Британия все более и более упорно возмущалась, требуя отмены ограничений. С другой стороны, наблюдалось растущее требование за полное авиационное разоружение во всей Европе; и партия здравого смысла была так сильна во Франции, что французское правительство было готово вот-вот принять подобное предложение. Поэтому, учитывая оба фактора, милитаристы во Франции были готовы нанести удар, пока еще существовала такая возможность.

В одно мгновенье плоды всех усилий по разоружению были уничтожены. Та едва уловимая разница в менталитете, которая одна лишь препятствовала тому, чтобы эти две нации поняли друг друга, была неожиданно расширена этим провокационным инцидентом до явно неразрешимого несогласия. Англия вернулась к своему убеждению, что все французы – сластолюбцы, в то время как для Франции англичане представлялись, как часто бывало и прежде, наиболее агрессивными из ханжей. Напрасно пытались наиболее разумные головы в обеих странах требовать придерживаться основных правил гуманизма. Напрасно пыталась отрезвленная Германия, заняться посредничеством. И напрасно пыталась Лига, которая в данный момент имела огромную репутацию и власть, угрожать обеим партиям исключением, и даже с наказанием. В Париже пополз слух, что Англия, игнорируя свои международные обязательства, лихорадочно строит теперь огромные самолеты, которые должны сокрушить Францию от Кале до Марселя. И, разумеется, слух этот не был совсем уж голословным, потому что когда сражение уже началось, оказалось, что Британские воздушные силы имеют дальность действия гораздо большую, нежели ожидалось. Однако урон, понесенный Англией в этой войне, был колоссальным. В то время как лондонские газеты только еще оглашали новость об объявлении войны, вражеские самолеты уже появились над городом. За несколько часов треть Лондона лежала в руинах, а половина населения валялась на улицах отравленная. Одна из бомб, упавшая рядом с Британским музеем, превратила в кратер весь Блумсбери, и фрагменты мумий, статуй и манускриптов оказались перемешанными с содержимым магазинов и закусочных для моряков и интеллигенции. Таким образом, в одну минуту была уничтожена большая часть ценных английских реликтов и наивысших человеческих достижений.

Затем произошло одно из тех крайне малозаметных, однако чрезвычайно действенных событий, которые временами задают направление, сохраняемое на века. Во время бомбардировки в подвале на Даунинг-стрит проходило специальное заседание британского кабинета. Правящая в то время партия была достаточно прогрессивной, умеренно милитаристской и делала робкие шаги к космополитизму. Она позволила втянуть себя в этот французский скандал совершенно неумышленно. На этом заседании кабинета один из идеалистически настроенных членов заставил своих коллег признать необходимость решающего жеста героизма и благородства со стороны части британцев. С трудом пробивая свой голос сквозь грохот английских пушек и неистовые взрывы французских бомб, он предложил выступить по радио с таким посланием. «От народа Англии к народу Франции. Катастрофа, свалившаяся на нас, находится в ваших руках. В этот последний час надо забыть всю ненависть и весь гнев. Наши глаза открыты. Мы больше не можем думать о себе как только об англичанах или как только о французах; все мы, прежде всего, являемся цивилизованными существами. Не думайте, что мы повержены, и это обращение всего лишь крик о помиловании. Наше вооружение в полном порядке, и наши ресурсы все еще велики. Однако благодаря откровению, снизошедшему на нас в эти дни, мы прекратим сражение. Ни один самолет, ни один корабль, ни один солдат Британии не совершит больше ни одного враждебного акта. Делайте, что хотите. Пусть лучше наш великий народ погибнет, чем вся раса людей будет вовлечена в этот убийственный водоворот. Но и вы не нанесете новый удар. Как наши сердца сейчас открыты окончательному падению, так и ваши должны быть открыты для акта всеобщего братства. Души Франции и Англии различны. Это различие достаточно глубоко; но оно по сути лишь таково, как отличие осязания и зрения. Без вас мы должны бы были превратиться в варваров. А без нас даже ярчайший дух Франции был бы выражен всего лишь наполовину. Потому что дух Франции живет и в нашей культуре и в самой нашей речи; и дух Англии является тем самым, что исходит от вас в вашем наиболее своеобразном великолепии».