Олаф Стэплдон - Создатель звезд

Наука и промышленность вызвали одну из тех резких и внезапных революций мысли, столь свойственных «другим». Почти все церкви были разрушены или преобразованы в заводы или индустриальные музеи. В моду вошел атеизм, который впоследствии преследовался. Все лучшие умы стали агностиками. Однако еще позже, видимо испугавшись последствий материалистической культуры, гораздо более циничной и вопиющей, чем наша, самые индустриализированные народы начали снова обращаться к религии. Для естественных наук предусматривалось духовное основание. Старые церкви были заново освящены, и построено так много новых религиозных зданий, что скоро их стало столько же, сколько кинотеатров – у нас. И действительно, новые церкви постепенно впитали в себя кино и стали устраивать непрерывные показы картин, в которых были мастерски смешаны страстные оргии и духовная пропаганда.

Во время моего визита церкви уже восстановили всю свою былую власть. Радио, действительно, когда-то пыталось с ними соперничать, но они быстро поглотили и его. Они по-прежнему отказывались транслировать по радио непорочный союз, поддерживая свой престиж расхожим мнением, что непорочный союз слишком духовен, чтобы его можно было транслировать в эфире. Однако самые продвинутые священнослужители соглашались, что если когда-нибудь и будет установлена всемирная система «радиосчастья», то эту трудность можно будет преодолеть. А коммунизм в это время утверждал свои антирелигиозные взгляды; однако в двух великих коммунистических странах официально установленная «антирелигия» сама становилась религией во всем, кроме названия. У нее были свои учреждения, свои служащие, свои ритуалы, своя мораль, своя система отпущения грехов, свои метафизические доктрины, которые, хотя и были в основе своей материалистическими, оказывались не в меньшей степени предрассудками. А запах божественности был заменен запахом пролетариата.

Религия тогда была настоящей силой в жизни всех этих народов. Но было в их вере что-то странное. В каком-то смысле она была искренней, даже благотворной: ведь во всех маленьких личных искушениях и самых очевидных и стереотипных моральных выборах «другие люди» были гораздо более последовательными, чем мы. Но я обнаружил, что типичный современный «другой» был добросовестным только в светских ситуациях, а истинной моральной чувствительности ему странно не хватало. Так, хотя практическая щедрость и внешняя дружба встречались чаще, чем у нас, совершались самые дьявольские моральные преследования, причем абсолютно осознанно. Наиболее сентиментальные должны были всегда быть начеку. Глубокие взаимные чувства были случайны и редки. В этом страстно социальном мире души грызло одиночество. Люди регулярно «собирались вместе», но на самом деле у них это никогда не получалось. Каждый боялся остаться наедине с самим собой; однако в компании, вопреки всеобщему изображению дружбы, эти странные существа оставались далеки друг от друга, как звезды. Потому что каждый искал в глазах соседа отражение самого себя и не был способен заметить что-либо другое. А если все же замечал, то приходил в ярость и испуг.

Вот еще один поразительный факт, касающийся религиозной жизни «других» во времена моего визита. Хотя все были верующими, и богохульство внушало ужас, обыденное отношение к божественности характеризовалось богохульным коммерческим подходом. Люди считали, что божественный запах можно купить навеки за деньги или через ритуал. Более того, Бог, которому они молились на прекрасном и сердечном древнем языке, считался теперь либо справедливым, но ревностным работодателем, либо снисходительным родителем, или же идеализированной физической энергией. Венцом вульгарности было убеждение, что никогда ранее религия не была столь широко распространена и столь просвещена. Почти все считали, что только сейчас люди начали понимать в мудрых учениях древних пророков именно то, что сами пророки имели в виду. Современные писатели и радиоведущие заявляли, что они переинтерпретировали священные писания так, чтобы те соответствовали просвещенным религиозным нуждам века, провозглашенного Веком Научной Религии.

За всем этим самодовольством, характерным для цивилизации «других» перед началом войны, я стал часто замечать смутное беспокойство и тревогу. Конечно, по большей части люди занимались своими делами с такими же сосредоточенностью и самодовольством, как и на моей родной планете. Они были слишком заняты, зарабатывая себе на жизнь, женясь, создавая семьи, пытаясь получить лучшее друг от друга, чтобы тратить время на размышления о смысле жизни. При этом они часто имели вид человека, который забыл что-то очень важное и копается в памяти, пытаясь вспомнить, или стареющего проповедника, который использует в своей речи старинные красочные выражения, не имея представления об их точном значении. Я все больше подозревал, что эта раса, несмотря на все ее достижения, держалась на великих идеях прошлого, придерживалась концепций, которые она давно уже не могла понять, отдавала устную дань уважения идеалам, к которым больше не могла искренне стремиться, и пыталась существовать в системе понятий, многие из которых могли успешно применяться только в умах чуть лучшего свойства. Эти понятия, казалось мне, должны были быть созданы расой, одаренной не только более великим интеллектом, но и значительно большей и более всеобщей способностью жить в обществе, чем это было возможно сейчас на Другой Земле. Они, казалось, были основаны на убеждении, что все люди – добрые, разумные и внутренне дисциплинированные.

Я часто расспрашивал об этом Бвалту, но он всегда уходил от ответа. Напомню, что я имел доступ ко всем его мыслям, пока он целенаправленно не пытался их скрыть; он мог в любой момент, сделав особое усилие, думать приватно. Я давно подозревал, что он что-то скрывает от меня, но вот он наконец рассказал мне эти странные и трагические факты.

Это было спустя несколько дней после бомбардировки столицы его страны. Через глаза и очки противогаза Бвалту я видел последствия той бомбардировки. Мы не попали в сам этот кошмар, но попытались вернуться в город, чтобы принять участие в спасательных работах. Но мало чем могли помочь. Жар, излучаемый пылающим центром города, был так силен, что мы не могли подойти ближе первых пригородов. Но даже там улицы были почти непроходимы, завалены павшими зданиями. Повсеместно среди каменных обломков виднелись человеческие тела, изувеченные и обугленные. Большая часть населения была завалена руинами. На открытых пространствах лежало много тел людей, отравленных газом. Спасательные команды беспомощно бродили по руинам. Небо было затянуто дымом, через который лишь изредка проглядывало Другое Солнце и дневные звезды.