Внутренний СССР - Вера и Мера

Как известно, исторически реальная Православная церковь в России всегда была сторонницей монархической формы правления. Поддержка какой-то частью духовенства Временного правительства после отречения Николая II — это эпизод, как тогда казалось многим, междуцарствия , прекращённого Великой Октябрьской социалистической революцией, положившей начало достаточно продолжительной эпохе реального и мнимого строительства нового образа жизни. Поэтому более значимо то, с каким идейным багажом Церковь перевалила через рубеж 19 августа 1991 г. — когда государственный крах безбожного, но благонамеренного, СССР совпал с церковным праздником Преображения Господня, после чего Церковь, как и все прочие общественные течения, начала произносить разные слова о возрождении России.

Отношение Церкви к построению общества без угнетения меньшинством большинства на протяжении всей истории Советской власти было различным, но всегда вынужденным, а не проистекавшим из свободной воли иерархов; и тем более не проистекавшим из совести каждого из них, поскольку в Церкви существует своя “партийная дисциплина”, еще более строгая, чем партийная дисциплина КПСС, поскольку в этических системах, построенных так, что оглашения подавляются в них умолчаниями, соблюдение требований “партийной дисциплины” возможно только на основе подавления совести, объективно работающей на устранение конфликта оглашений и умолчаний.

К моменту падения царизма и Временного правительства Русская православная церковь не имела ясно выраженной социологической доктрины, которую можно было бы однозначно понять, благодаря отсутствию в ней объективного конфликта между её оглашениями и умолчаниями, и на основе которой возможно противостоять мракобесию марксизма. Будь к 1917 г. у церкви социологическая доктрина, обладающая названным качеством согласия оглашений и умолчаний, именно церковь смогла бы вобрать в себя народный большевизм и оставить наедине с марксистским очарованием только малочисленных интеллигентиков-книгочеев, безнадежно выживших из ума, утративших конкретность образного мышления, живущих в мире наваждений разного рода абстракций, под шаблоны которых они норовят подстричь жизнь [75].

Единственное изменение, к которому Церковь вынудили жизненные обстоятельства с установлением Советской власти, состоит в том, что она перестала оглашать анафему Степану Тимофеевичу Разину и Емельяну Ивановичу Пугачеву, в прошлом возглавившим большевистское по его существу народное движение освобождения людей от деспотизма светской власти и церкви, посмевшей благословлять деспотизм от имени Бога, который есть .

Крестьянские войны под руководством обоих были большевизмом, противостоящим демоническому меньшевизму правящей “элиты”. Большинство народа было против того, чтобы правящая “элита” помыкала ими, торговала ими как скотом: так что восстания были действительно большевистскими, хотя в те годы большевизм не развился идейно-теоретически до состояния, в котором мог от отрицания прежнего общественного уклада перейти к созиданию иного общественного уклада и государственному строительству на иных принципах.

Но изменить своего отношения к разнообразным модификациям “хилиастической ереси” Русская Православная церковь не пожелала, ни при Советской власти, ни в наши дни, хотя именно эта “ересь” из всех церковно-социологических доктрин наиболее близка к истинному смыслу Откровений о том, как должно жить людям по Божьему предопределению.

«Хилиазм (от греч. chilias — тысяча), вера в “тысячелетнее царство” бога и праведников на земле, т.е. в осуществление мистически понятного идеала справедливости еще до конца мира» (“Советский энциклопедический словарь”. 1986). Иное название хилиазма — «миллинаризм» — происходит от латиноязычной тысячи. Хилиазм и миллинаризм, отрицавшие сослоно-кастовый строй, внутриобщественную иерархию личностных отношений и угнетение человека другими членами общества, с момента появления обоих течений в греко— и латиноязычных регионах Римской империи рассматриваются всеми господствующими церквями, почитающими себя христианскими, как ересь, т.е. как ложное учение. И в этом нет разницы между православием и католицизмом.

И хилиазм порицается церквями вопреки смыслу молитвы Христовой: «Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое; да придет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе…» [76]

В.Тростников написал в упомянутой статье что-то о неизгладимой харизме, обретаемой в обряде венчания на царство. Но он же лицемерно не вспомнил того, что многие поколения носителей “неизгладимой царственной харизмы” считали возможным игнорировать неизгладимую харизму таинства брачного венчания крепостного населения России , продавая их поодиночке, отрывая мужей от жен, детей от родителей, похотливо насильничая в отношении крепостных как холостых, так и семейных. Церковь по этому поводу молчала всю долгую историю крепостного права на Руси: от Бориса Годунова, отменившего Юрьев день, до Александра II, отменившего крепостное право. Ни один монарх, ни помещичье сословье в целом не были отлучены от церкви за учреждение рабовладения над своими же соотечественниками: если кому-то из помещиков персонально и перепало от государства и от церкви за то, что они учиняли в своих имениях над крепостными, так это было направлено не на ликвидацию рабовладения над соотечественниками, а на придание устойчивости рабовладению, которое несознательные рабовладельцы сами же и подрывали “чрезмерностью” рабовладельческой вседозволенности. Церковь соглашалась со всем, что бы ни вытворяли царственные помазанники и от имени помазанников весь правящий класс России, а монастыри Церкви были коллективными рабовладельцами, торгуя крепостными точно также, как прочие помещики.

Иерархам церкви изначально не нравился социализм, не как слово, а как идеал устройства жизни общества, в котором нет места чьему-либо деспотизму и обделённости большинства демоническим меньшинством, узурпировавшим власть в обществе и пытающимся свой деспотизм навязать людям в качестве Божьей воли. После 1917 г. к извращениям идеалов социализма деятелями Советской власти, провозгласившей искоренение эксплуатации человека “человеком” нормой общественного устройства, Православие относилось еще более терпимо, чем ранее оно относилось к деспотизму и крепостничеству, по-прежнему паразитируя на обществе и его религиозном невежестве, поскольку извращение идеалов социализма в практике общественной жизни порочило сам ненавистный церковникам жизненный уклад, в котором не было места их паразитизму. Когда же Советская власть переродилась в нежизнеспособную противоположность провозглашенным при её становлении идеалам, Церковь заговорила о возрождении Отечества и необходимости вернуться к вере предков [77].