Кристофер Лэш - Восстание элит и предательство демократии

Изоляция и космополитичность: напряжение между ними со­здает фабулу урбанистической жизни. Ирвин Хоув, Алфред Казан и многие другие авторы личных биографий воспроизводят на страни­цах своих книг как насыщенную жизнь замкнутых нью-йоркских об­щин, так и разрыв со старинным соседским кругом, одновременно болезненный и бодрящий, который позволил честолюбивым моло­дым людям освоиться, как у себя дома, в международном литератур­ном мире. Сводить это многосложное повествование к привычной условности саги о пути наверх, как это проделал Норман Подгорец в работе Пробиться, значит упрощать его почти до неузнаваемости. Этот разрыв не бывает бесповоротным, если только его целью не является успех в простейшем смысле этого слова. Совершить откры­тие мира означает, прежде всего, совершить открытие самого себя, силой воображения вернувшись к собственным корням, а не потерю себя в борьбе за то, чтобы преуспеть или приобрести культурные отличия, сопутствующие материальному успеху. Будет распростра­ненной ошибкой считать, что открытость влиянию мировой культу­ры неминуемо ведет к утрате или отречению от своей особой суб­культуры. За исключением тех, чья единственная цель – это полное уподобление: зазнайское выставление напоказ всех культурных ре­галий власти и положения, преодоление своей узкоместной само­идентичности ведет к становлению самоидентичности более слож­ной, даже болезненно расщепленной. Творческое напряжение меж­ду соседской округой и городом, в случае Нью-Йорка: между суб­культурами, присущими множеству его национальностей, и миро­вой культурой, воплощенной в его городских институциях, – всегда было источником жизненной энергии, присущей именно урбанис­тической жизни.

Попытки в прошлом ослабить это напряжение – которое легко может стать почти невыносимым для индивидов, разрывающихся между двумя культурами, и которое в любом случае всегда явствен­нее выступает в своем отрицательном, нежели положительном ас­пекте – обыкновенно принимали одну из двух форм. Осуждение пар­тикуляризма — во имя "американизма" или какого-нибудь другого культурного единообразия – вызывало воинственную защиту парти­куляризма, что граничило с этническим и расовым сепаратизмом. Давний конфликт внутри темнокожей общины между националис­тической и интеграционной стратегиями не давал увидеть того, как обе эти стратегии в действительности работают против более глубо­кого осознания идентичности темнокожего американца. Сторонни­ки расовой обособленности утверждают, что темнокожих никогда не примут в качестве американцев и им следует думать о себе как об африканских изгнанниках, сторонники же слияния представляют себе ассимилирование магистральным направлением и логическим след­ствием политического равенства. Ни одна из программ не уловила "двоякости" (twoness) афро-американского опыта, по выражению У. Э. Б. Дю Буа: поделенная преданность – чувство болезненное, неиз­бежное, но и одновременно плодотворное: в той мере в какой оно содействовало новому определению американизма, каковое вклю­чало партикуляризм, не отрицая необходимости общей американ­ской культуры.

Ни "черный" национализм, ни интеграция не имеют сегодня большого числа последователей. Позиции эти, может, и были одно­сторонними, но в них была, по крайней мере, последовательность и связность. Каждая обращалась к одной из сторон сложной реальнос­ти. Интеграция основывалась на понимании того, что цвет чьей-то кожи не существен для целого ряда людских занятий: для возведения мостов, скажем, или совершения торговых сделок, или отправления гражданских обязанностей. "Черный" национализм, с другой сторо­ны, учитывал всю глубину исторической перспективы, которая не давала возможности попросту не считаться со значением расы. До поры, пока эти подходы противостояли друг другу в четко выражен­ной оппозиции, оставалась возможность видеть, в чем неполнота каждой, и надеяться на синтез, который отдал бы должное каждой из сторон опыта темнокожести. Движение за гражданские права 50-х — начала 60-х гг., несправедливо сброшенное со счета националистски ориентированными критиками как чисто интеграционистское, на самом деле предвосхищало начатки подобного синтеза.

Крах движения за гражданские права оставил после себя бестол­ковое и глубоко обескураживающее положение, при котором заслу­ги и "черного" национализма, и интеграционизма равно потонули в тумане расовой риторики. С одной стороны, поборники "культур­ной инаковости" довели националистскую аргументацию до край­ностей отрицания каких бы то ни было универсальных или надрасо-вых ценностей. Вообще, суть уже не в том, чтобы утверждать (ска­жем, на манер Маркуса Гарви или Малкольма Икса (Malcolm X) ), что темнокожие ничего не выиграют, интегрируясь в продажное об­щество, общество, которое отказывается делать то, что само же про­поведует. Теперь это уже западная культура в целом, западный раци­онализм как таковой, само понятие некой общей традиции, или язы­ка, принятого всей городской общиной, или системы общих стандар­тов – вот что определяется как необходимо и неизбежно расистское. С другой стороны, эта крайняя форма риторического партикуляриз­ма, что воцарилась при обсуждении расового вопроса, произросла бок о бок с безжалостными нападками на соседские общины, отни­мающие у культурного партикуляризма те единственные материаль­ные условия, в которых можно ожидать его процветания. "Неотрай­бализм", встречающий радушный прием не только среди универси­тетских постмодернистов, но и в прессе, в мире коммерциализованных развлечений, в модных лавках и салонах от культуры, посещае­мых яппи, появляется на сцене в тот самый момент, когда общинно-этнические отношения перестали иметь какое-либо самостоятель­ное содержание. "Трайбализм", наимоднейшая новинка, извергну­тая потребительствующим капитализмом, быстро подменяющим со­седские округи торговыми центрами, и тем самым подрывающи тот самый партикуляризм, который торопится упаковать как товар.

"Некоторые нью-йоркцы – замечает Слипер, – похоже, вообще не хотят соседских округ". Сословие деловых людей и специалистов составляет, по большей части, не знающую покоя и кочующую попу­ляцию, чей дом — если о ней можно сказать, что у нее вообще есть дом, — это национальные и интернациональные структуры, основанные на эзотерической эрудиции и подчиненные этике состязательного успе­ха. С точки зрения специалистов и управленцев, соседская округа – это место, где оседают непредприимчивые: болото для неудачников и зас­тойные воды культуры.

Политические баталии по поводу "открытых дверей" и десегре­гации школ подвели соседскую округу под дополнительную критику на том основании, что она-де плодит расовую замкнутость и нетер­пимость. Начиная с середины 60-х гг., расовая политика, встречающая одобрение либералов, стремилась разорвать границы черного гетто, еще один сорт нежелательного круга соседствования, за счет других этнических "анклавов", которые якобы увековечивают расовые пред­рассудки. Либеральная политика направлена, в сущности, на то, что­бы переделать город по образу текучей, подвижной элиты, которая видит город попросту как некое место, где можно работать и развле­каться, но не как то место, где следует пускать корни и растить детей, жить и умирать.