Виталий Павлов - Операция «Снег»

Ссылаясь на американского историка А.Кубика, Г.Фиш пишет далее, что Г.Уайт — не только заместитель, но первое доверенное лицо министра финансов Г.Моргентау, занимавшего одну из ключевых позиций в администрации Рузвельта. Вместе с тем Уайт якобы был скрытым коммунистом и сотрудничал с советской разведкой. В свидетели Фиш призывает предателей и изменников — Бармина, Чэмберса, Бентли, Гузенко [22]. Все их показания в отношении Уайта тщательно проверяла американская контрразведка, но безрезультатно. Его «нелояльность» расследовала и комиссия конгресса под руководством Дайса. Психологическим террором она смогла добиться только одного: категорически отрицавший все обвинения Уайт не выдержал травли и после очередного допроса в августе 1948 года скоропостижно скончался. Дела на него, которые завели ФБР и комиссия конгресса, были закрыты: им не удалось доказать, что он был агентом советской разведки. Истина восторжествовала, хотя и очень дорогой ценой.

Со своей стороны, я, наверное единственный оставшийся в живых участник операции «Снег», могу засвидетельствовать: Гарри Декстер Уайт никогда не состоял с нами в агентурных отношениях.

Должен сказать и об удивительной нечистоплотности Г.Фиша. Этот потерявший всякую порядочность бывший конгрессмен-неудачник, выбитый из седла законодателя еще в 1945 году, мстит, спустя полвека, ненавистному ему Франклину Делано Рузвельту и всем, кто способствовал успешной деятельности администрации этого выдающегося американского президента. И тщась выдать себя за патриота, льет грязь на истинного сына Соединенных Штатов Гарри Уайта.

Теперь, зная всю подноготную подготовки японской агрессии против США и будучи причастным в известной мере к действиям Уайта в защите американских интересов на Тихом океане, я могу трезво оценить роль нашей внешней разведки в предупреждении японской агрессии против СССР в 1941 году. От одновременного с германской агрессией нападения на Советский Союз Японию удержала прежде всего неуверенность в успехе этой затеи после горького поражения при Халхин-Голе. Вторым фактором, безусловно, была превалирующая заинтересованность Токио в другом, южном направлении японской агрессии.

Состояние умов в японском правительстве еще до Пёрл-Харбора характеризует шифртелеграмма министра иностранных дел, направленная послу Японии в Берлине 22 ноября 1941 года, то есть до вручения «ультиматума Хэлла».

«Повстречайтесь с Гитлером и Риббентропом, — писал министр, — и в секретном порядке объясните им наши отношения с США… Объясните Гитлеру, что основные японские усилия будут сосредоточены на юге, и мы предполагаем воздержаться от преднамеренных действий на севере». Эти данные, полученные советской разведкой, позволили нашему правительству пока не беспокоиться за Дальний Восток.

Конечно же, объективно возможность японского нападения на наш тыл оставалась. Вступление США в войну с Японией устраняло подобную угрозу, поэтому любые действия для достижения такой гарантии были выгодны нам. С этих позиций операция «Снег» была полностью оправданна.

В связи с операцией «Снег» хочу подчеркнуть еще одно важное обстоятельство. Что бы ни говорили «эксперты» по вопросам внешней разведки из числа бежавших на Запад изменников, например О. Гордиевский, об И.А.Ахмерове и его деятельности, им нельзя верить. Они могут питаться только слухами, ибо сам Исхак Абдулович был человеком весьма скрытным и никогда не рассказывал о своей работе, тем более об агентах, с которыми был связан в США. Могу сказать: нет, не мог Ахмеров в своей лекции, как пишет Гордиевский, что-либо говорить о Гарри Гопкинсе [23]или Олджере Хиссе [24], которые не были нашими агентами (он, Ахмеров, никогда с ними не встречался). Все это чистый вымысел изменника, который лично с Ахмеровым не был знаком.

Как и вся наша внешняя разведка, Ахмеров отнюдь не стремился к тому, чтобы привлекать к сотрудничеству «высших государственных деятелей», хотя среди десятка наиболее ценных его агентов двоих можно было отнести к такой категории.

Наша разведка считала (думаю, считает и сейчас), что умный и способный помощник или секретарь крупного руководящего деятеля может добывать не меньшую (если не большую) информацию, чем его шеф.

Если говорить о втором периоде разведывательной деятельности И.А.Ахмерова в США (1941-1945 годы), то вся информация, которую добывала резидентура, была прежде всего «антигерманской» и «антияпонской» и отнюдь не использовалась против США. Наши источники — американцы, согласившиеся на сотрудничество с внешней разведкой на антифашистской основе, не причиняли какого-либо вреда своей родине. Скорее они помогали американской армии успешно сражаться против немецких фашистов и японских милитаристов.

Естественно, читателей может интересовать дальнейшая судьба тех агентов Ахмерова, которые служили в разведывательной организации Вашингтона военного времени — Управлении стратегических служб, предтечи ЦРУ. В американской печати в последние годы не раз появлялись сообщения, основанные на будто бы расшифрованной переписке нью-йоркской резидентуры нашей внешней разведки с Центром в период войны. В них утверждалось, что секретная служба Кремля имела в УСС семь агентов. Думаю, что в этих сообщениях верно только одно: да, мы располагали агентурой в разведке Вашингтона. Но, во-первых, агентов было не семь, а значительно больше (читатели должны понять, что даже сейчас точную цифру я не могу рассекречивать по своему желанию). Во-вторых, что касается «расшифровки переписки» наших разведывательных структур, я весьма сомневаюсь, что американцам удалось узнать хотя бы об одном из наших агентов в УСС. Более того, скажу следующее: некоторым нашим источникам, работавшим во время войны в разведке Вашингтона, удалось в 1947 году, когда было создано ЦРУ, перейти в эту организацию.

Конечно, обо всем этом я не могу рассказать более подробно: время еще не пришло.

Заканчивался 1937 год. Теперь мы вспоминаем его как не доброе время страданий и жестоких испытаний для многих в нашем отечестве. Был он для нас и годом тревожного нарастания угрозы агрессии со стороны гитлеровской Германии…

Но тогда, памятным для меня ранним декабрьским утром, мы — дружная студенческая ватага — бодро шагали на занятия в Сибирский автодорожный институт, коротко: СибАДИ. Оживленно о чем-то болтали, не задумываясь над прошедшим и не слишком беспокоясь о предстоящем.

Подходила к концу наша учеба в институте. Студенты пятого курса автомобильного факультета готовились к дипломному проектированию и уже предвкушали тот недалекий день в грядущем 1938-м, когда каждый из нас с инженерным дипломом направится «ковать свое счастье» на практической работе. Нас не очень волновал вопрос о защите диплома: в истории института еще не было случая, чтобы кто-то, прилежно прозанимавшийся пять долгих лет, остался бы без этой «путевки в жизнь».