Владимир Бушин - Путин и враги народа

Странно… Ведь все было на наших глазах. Никто не думал забывать? Да никто и не вспомнил об этом праве! И разорвал страну вовсе не взрыв «заложенной Ленином мины», о которой, повторю, никто и не вспомнил, как о дающей законное право на выход, и ни одно заявление о выходе не было подано в Верховный Совет СССР, ни одно заявление не рассматривалось. СССР не лопнул, а его разорвали, раскромсали, растащили. При полном бездействии центральной власти, армии и КГБ, при трусливом мычании президента Горбачева все делалось в республиках руками националистов. И все — совершенно беззаконно вопреки референдуму 17 марта 1991 года, на котором советский народ решительно (77 %!) заявил о желании жить в СССР, и вопреки Закону № 1409 от 3 апреля 1990 года о порядке выхода. Националисты плевали на все законы, а Горбачев, Крючков, Язов были парализованы укусом ими же вскормленной змеи толерантности.

Из других несогласий с автором надо отметить, что у него не было никаких оснований говорить о борьбе за власть между Свердловым и «не совсем русским» Лениным. Никаких свидетельств такой борьбы не существует. Свердлов умер в марте 1919 года, и Ленин сказал скорбную и похвальную речь на его похоронах, а Сталин напечатал статью такого же рода.

Ну, а коли считать Ленина не совсем русским, то надо быть последовательным, и если взять только писателей, то следует признать не совсем русскими Державина (из татар!), Жуковского (мать — турчанка), Пушкина (по его собственным словам, «потомок негра безобразный»)… И так можно дойти до Шолохова, мать которого, кажется, была украинка. А в итоге вы окажетесь в одной компании с известным Познером, который с швыдковской невежественной наглостью объявил по телевидению Пушкина нерусским. Расист, подсчитывающий проценты крови.

А о Владимире Ильиче вот что писал известный кадет Николай Устрялов, знавший его лично: «Ленин может быть назван величайшим выразителем русской стихии в ее основных чертах. Он был русским с головы до ног… И сам облик его — причудливая смесь Сократа с чуть косоватыми глазами и характерными скулами монгола — подлинно русский, «евразийский». Много таких лиц на Руси, именно в «евразийском» русском народе. А стиль его речей, статей, «словечек»? Тут нет «классического революционного» французского пафоса. Тут русский дух, тут Русью пахнет. В нем, конечно, и Разин, и Болотников, и сам Петр Великий. Потомки разберутся во всей этой генеалогии и поймут: Ленин — наш, подлинный сын России, ее национальный герой». А чем пахнет от Швыдкова с Познером? Петрушкой, лакеем Чичикова.

Можно себе представить англофобию в Англии, галлофобию во Франции, юдофобию в Израиле?.. Можно. Но только за решеткой или под могильной плитой. А у нас — на Центральном телевидении, в книгах, получающих увесистые «Букеры»…

В смело начатом Ю. Поляковым разговоре об антигосударственном, аморальном и по размаху небывалом в нашей истории явлении не обойти, я думаю, четыре вопроса. Первый — роль в насаждении и раздувании русофобии Центрального телевидения как самого массового средства воздействия и личная ответственность в этом долгоиграющего Константина Львовича Эрнста и других руководителей ТВ. Тут вспомнились мне два известных ученых — академик В.Л. Гинзбург, Нобелевский лауреат, и профессор С.П. Капица, который много лет вел на советском телевидении интереснейшую просветительскую программу «Очевидное — невероятное». В свое время, пожалуй, лет десять назад оба они высказались в таком духе: если когда-то будет написана честная история нынешнего времени, то телевидение будет там квалифицировано как преступная организация. Это, говорю, первое.

Второе — роль в культивировании особенно глумливых форм русофобии еврейской интеллигенции, главным образом ее многочисленного телевизионно-газетного конгломерата, пишущей братии, о чем выразительно сказала недавно Юнна Мориц:

Тут не могу удержаться, чтобы не сказать о выступлении в телепрограмме «Красный проект» Владимира Рыжкова, бывшего депутаты Думы. Коснувшись национального вопроса в советское время, он, как видно, с целью наиболее выразительной характеристики его состояния, поведал вот что. Дело было, как можно понять из рассказа, году в 83—84-м на Алтае, видимо, в Рубцовске, откуда рассказчик родом. Был у него школьный друг. Он очень хорошо знал математику. Мало того, получил при окончании школы золотую медаль. Словом, выдающийся мальчик. И не захотел он учиться в Алтайском университете, который окончил сам Рыжков, а поехал поступать на физмат в МГУ. Вскоре возвращается убитый. В чем дело? — кинулся к нему его друг Вова. Не приняли… Как так? Почему?.. Да очень просто, говорит: я же еврей… И опять залился слезами… А как звать страдальца, как фамилия? Рассказчик молчит. Может, Костя Эрнст? А какова судьба — в пастухи, что ли, пошел или на московском телевидении оказался? Молчит Вова… Да жив ли он? Или укатил в Израиль? Тайна…

Вы, сударь, оглашая на всю страну свою домотканую чушь, возможно, считали себя первопроходцем в борьбе против советского антисемитизма. Вам почему-то неведома литература о страданиях таких мальчиков, а она интересна. Я в ней несколько осведомлен, ибо хорошо знал одного из пламенных энтузиастов этой литературы критика Бенедикта Сарнова. Он уведомлял нас о куда более ужасных историях даже с летальным исходом. Вот ваш безымянный друг растворился в эфире или укатил куда-то, а безымянные персонажи Сарнова, дети безымянных знакомых, не поступив в МГУ, поднимались на самый высокий этаж его нового здания, знать, специально для этого и построенного антисемитом Сталиным, и сигали оттуда в бессмертие под пером Сарнова. «Да, — уверял он, — историй о наглой, подлой, гнусной дискриминации школьников-евреев, тщетно пытавшихся поступить в разные советские вузы, мне приходилось слышать множество. И были среди них совершенно чудовищные!» Действительно, разве не чудовищно, если один из них, представьте себе, говорит, на приемных экзаменах даже доказал теорему Ферми, но все равно пришлось прыгнуть с высокого этажа МГУ…

А вот это особенно интересно у Сарнова: «Академик Понтрягин и другой знаменитый математик, ставший впоследствии крупнейшим идеологом антисемитизма (То есть противником русофобии. — В.Б .), — Игорь Шафаревич. у себя (!) на математическом факультете МГУ установили такую систему экзаменов, что не имел шанса просочиться даже абитуриент с самой микроскопической прожидью. Эта их система была куда более совершенной, чем жалкие “нюрнбергские законы” их педантичных немецких коллег».

Как известно, Л.С. Понтрягин с тринадцати лет был слепым и уже по одному этому не мог иметь никакого отношения к «системе экзаменов» с предварительной проверкой на «прожидь». Не имел к ней отношения и И.Р. Шафаревич. Экзамены — дело администрации, а оба академика к ней не принадлежали. Мало того, к тому же они работали не в МГУ, как уверял Сарнов, а в Математическом институте Академии наук. С какой же стати кинулся Сарнов хотя бы на первого из них? Дело, скорее всего, вот в чем. В воспоминаниях Лев Семенович писал об одной своей аспирантке: «Она меня совершенно поразила… Жаловалась мне, что в текущем году в аспирантуру принято совсем мало евреев, не более четверти всех принятых. А ведь раньше, сказала она, принимали всегда не меньше половины». Этих строк вполне достаточно, чтобы Сарновы на всю жизнь возненавидели как фашиста знаменитого ученого и мученика, лауреата Сталинской (1941) и Ленинской (1962) премий, Героя Социалистического труда (1969), гордость русской науки.