Андрей Мовчан - Россия в эпоху постправды. Здравый смысл против информационного шума

Можно построить государственный бизнес, который изредка будет производить нечто интересное и инновационное, — как правило, неэффективно, потому что государственный менеджмент плох по определению. Тем не менее успехи в каких-то отраслях случаются и будут случаться. Но вот вопрос: дорогие игрушки — такие, как цифровое правительство, сайт госуслуг и банковский диджитал-клиент, которыми мы привыкаем гордиться (и вообще вся «цифровая экономика» — словосочетание, смысл которого не понимают даже авторы), — насколько они помогают тому, чтобы человек питался качественнее, был здоровее, жил дольше и больше радовался жизни? Если вы отправляете письмо через центр госуслуг в ту или иную госструктуру и получаете отписку, долго ли вы будете радоваться, что наше правительство теперь электронное? Если налоговая может выставлять штрафы просто потому, что у нее план, какая разница, как подавать декларацию? Посмотрите на банковские ИТ в России — они лучшие в мире. Но во многих странах люди обходятся без суперпрограммы банк-клиентов, которая разделяет расходы по категориям и позволяет проводить платежи свайпом по экрану телефона. Зато там выдают ипотечный кредит под 2 % на 48 лет, субсидируют современные бизнесы и обеспечивают максимально комфортные условия для внешней торговли. Можно строить острова в пустыне, как в Саудовской Аравии: песок, песок, песок — дворец. Но к общему качеству жизни эти дворцы мало что добавляют: нужны нормальные институты экономики, а не электронные надстройки к архаичным системам.

Цифровые технологии развиваются, но построить Кремниевую долину здесь не удастся. Люди вырастают, создают диджитал-продукты, а потом уезжают из страны. Иностранные инвесторы не вкладываются в российские стартапы. Талантливые основатели все чаще слышат от иностранцев одни и те же речи: «Вы нам нравитесь. Переезжайте в другую юрисдикцию, и мы в вас будем инвестировать». А на российской почве хорошо растут лишь ИТ-компании, которые занимаются «цифровыми дубинами» — вещами вроде защиты информации и контроля доступа. Это не массовый потребительский продукт и не прорывная технология для индустрии, а специальные разработки под госзаказ. И сами основатели этих компаний, что естественно, нередко ратуют за еще большую изоляцию страны.

Для многих представителей частного бизнеса ключевой вопрос сейчас — релокация в другую страну. Несмотря на заслоны и запреты, пропаганду и визовые барьеры, с каждым годом талантливые люди в России чувствуют себя все аутентичнее на международном рынке, который становится все более толерантным к иностранным бизнесменам. Большинство предпринимателей открыто говорят: «Мы в России — not welcome, ситуация непредсказуема, в международном плане — просто аховая, ставки по кредиту непомерные, закона нет, будущее неясно. Назовите хоть один параметр, по которому вести бизнес в России выгоднее». Если кто-то подумывает об открытии кофейни в Рязани, почему бы не открыть ее в Риге, если вы вообще умеете открывать кофейни? Даже у тех, кто приспособился делать бизнес на связях с государством, растут сомнения в перспективах: риски выше, доходы ниже. Хуже всего тем, у кого предприятие имеет большие активы в стране: если это производство или крупный сервис, продажа сегодня крайне затруднена (Сергею Галицкому повезло невероятно), а стоимость снижается. Но даже если бы стоимость сохранялась — в скором времени должна пройти смена поколений, а дети российских бизнесменов в большинстве своем уезжают учиться за рубеж и не возвращаются. Частный рынок в России отмирает как ненужный придаток государства.

Если попытаться заглянуть в ландшафт будущего — лет на 30–40 вперед — бросаются в глаза две существенные перемены: российская нефть станет ненужной (добыча упадет, как и рыночная стоимость углеводородов), а прогресс в области систем вооружений сделает даже наше ядерное оружие относительно нестрашным.

И тогда России может достаться роль полуразрушенной, разделенной между Европой и Китаем древней империи, подобной великим античным цивилизациям, в которых богатая культура сочеталась с варварством, великое вольнодумство — с деспотией, великие мыслители — с примитивным обществом, обожествляющим агрессию. А будущее, судя по всему, за технократическими межгосударственными союзами, создающими меритократическую среду. И если этого вовремя не осознать, придется уступить дорогу более приспособленным странам.

Война, как известно, это продолжение политики другими средствами, и не стоит думать, что она является последним актом политического спектакля: странам свойственно сперва исчерпывать все неразумные способы взаимодействия, а уж потом искать разумные. Война — масштабное горе, но горе это быстро забывается. Мы привыкли, что история мира — это история царей и героев: для первых война — вид спорта и способ укрепления власти, для вторых — единственная стихия, где они могут реализоваться. Что происходит с другими, «простыми» людьми, история либо умалчивает, либо дает информацию так коротко и безэмоционально, что мы просто не обращаем на это внимания. Может быть, именно поэтому призраки войн опять возвращаются — я уже говорил об этом выше, в своем интервью по поводу опасности новых войн в современном мире.

Россия в плане милитаризма традиционно и сегодня идет в авангарде человечества. Амбиции Российской империи постоянно толкали ее на войны — и у своих границ (для расширения территории), и на европейском театре — в рамках участия в большом переделе торговых потоков. СССР был насквозь милитаристским государством — от детской «Зарницы» и норм ГТО до участия в большинстве конфликтов в третьих странах развивающихся регионов под предлогом противостояния влиянию западного блока. На фоне пацифистской риторики в 1990-е и начале 2000-х мы не только провели две войны на своей территории, но и поучаствовали в ряде конфликтов за границей. Вторжение в Грузию в 2008 году обозначило перелом в официальной политике России — имперские замашки и политика принуждения стран-сателлитов к сотрудничеству путем создания зон военной нестабильности на их территории были официально признаны и объявлены сутью внешней политики. Вторжение на Украину, участие в войне в Сирии, введение войск в ЦАР, развитие наемнических компаний (при прямом запрете наемничества Уголовным кодексом), фактический развал сотрудничества с США по ограничению ядерных вооружений — это внешние проявления новой доктрины. Внутренних (от милитаризации образования до воинственной, практически джихадистской риторики первого лица) тоже хватает.