Андрей Мовчан - Россия в эпоху постправды. Здравый смысл против информационного шума

Миллионы людей, живущих, например, на Северном Кавказе, исторически привыкли быть конформными к сильной иерархии — они будут выступать за ту иерархию, которая докажет свою силу. Они не только вписались в новую систему, но и поддерживают ее, по крайней мере пока наверху их иерархии стоят сильные люди, чья власть подкреплена вседозволенностью и нефтедолларами из центра. Перемены для них будут почти наверняка означать новые конфликты (скорее всего — кровавые) и отсутствие гарантий не только сохранения статуса, пусть и низкого, но даже жизни.

А есть еще миллионы людей, которые приспособились делать свой мелкий серый бизнес (кто возит контрабанду, кто преподает, кто лечит, кто торгует), вписались в систему и выживают — они знают, кому заплатить за безопасность и разрешение работать, как уйти от налогов, и свыклись со своей ролью. Перемены в их случае — это потеря «ниши» и необходимость начинать сначала: с новыми начальниками и бандитами, видимо, с повышенными налогами, и так далее.

Мы не перечислили не так уж много людей — их количество вряд ли превышает те самые 15–20 % населения, которые последовательно выступают за «реформы». И этот процент в основном сконцентрирован в очень узких стратах населения — среднем слое предпринимателей, остатках научной и культурной интеллигенции, молодых менеджерах и профессионалах среднего звена. Процент таких людей во власти, силовых структурах, региональных элитах близок к нулю — а именно эти страты общества в наибольшей степени определяют его готовность к изменениям и их «разрешенность».

Безусловно, путем логических рассуждений каждому представителю каждой вышеперечисленной группы можно доказать, что реформы нужны, что в результате реформ каждому из них (в том числе тем, кто близок к власти) может «стать лучше». Но абстрактная их нужность сопряжена с реальными рисками: не только на годы потерять даже то, что есть сейчас, но и, в случае если реформы не будут успешными или если они пойдут не так, как анонсируются, потерять вообще все и навсегда. Поэтому те самые 80 % населения не готовы поддерживать планы реформ, более того — они активно саботируют даже те реформы, которые пытаются насаждать «сверху». Во многом поэтому немногие реформы, проводимые «сверху», выглядят в результате половинчатыми и формальными.

Эта система живет, пока есть достаточные доходы от продаж углеводородов, а «амортизация» технологического наследия времен Советов и высокой стоимости нефти не зашла слишком далеко. По мере снижения доходов, накопления нереализуемой потребности в замещении выбывающей инфраструктуры и отставания в развитии от стран первой и второй группы по уровню экономики, различные крупные страты, сегодня дорожащие относительным комфортом, будут выходить в зону, в которой изменения для них будут предпочтительными по сравнению с сохранением статус-кво. Первыми там окажутся бюджетники — им просто станет сильнее не хватать денег, а социальное обслуживание будет значительно хуже, чем сейчас. Параллельно изменят свое отношение региональные элиты и иерархии, которым тоже станет не хватать поступлений из центра. Достаточно быстро перемен захотят элиты центральные (возможно, кроме ближнего круга) — их быстро снижающиеся доходы не будут компенсировать общее ухудшение качества жизни в России и рост рисков. Страта пенсионеров к тому времени уйдет с политической сцены просто в силу естественных причин, социального обеспечения будут ждать те, кому в 1990-м было 20–25 лет, то есть те, кто как раз хорошо вписался в реформы и вправе задать вопрос «Почему их плоды потеряны?».

Так или иначе, но постепенно перемен будет хотеть много больше половины граждан России, но и тут возникнет существенная дилемма: значительная часть населения будет хотеть «левых» перемен, то есть перераспределения в их сторону остатков пирога; меньшая часть будет ждать «правых» перемен, то есть расширения возможности создавать пирог и его распределять. По опыту поставтократий социалистического типа, первых будет больше, так что за программы реформ, написанные до сегодняшнего дня, все еще будет меньшинство, и стране, видимо, придется пережить не только период банкротства «стабильности», но и период банкротства «левой демократии».

Ну и наконец: вторая причина проблем с экономическими программами значительно более прозаична. Она состоит в полной оторванности этих программ от реального экономического и политического контекста современной России. Все они отвечают на вопрос «Что хорошо?», но ни одна не дает ответа на ключевые вопросы: «Насколько это возможно?», «Как мотивировать общество на выполнение этой программы?», «Какие ресурсы для этого нужны, каким образом этого добиться с учетом реалий и ожидаемой реакции общества?», «Какие риски это в себе несет?», «Сколько времени это займет и что будет до того?», «Каков план Б на случай, если это не будет получаться?». Как руководитель бизнеса (а я руководил несколькими), я никогда даже не задумался бы о реализации плана, в котором нет ответов на перечисленные вопросы.

Так что, резюмируя, в России нет ни готовых к реализации программ, ни общества, готового какую бы то ни было программу реализовывать. Пройдет время, и в стране появится запрос на реформы — скорее всего, тогда же появятся и подходящие программы. Когда это будет — никто не знает. Очень ориентировочно можно сказать, что это произойдет не ранее 2030-х годов.

От общих вопросов организации государства можно перейти к более конкретным — тем паче, что в них, в силу фрактальности нашей общественной организации, достаточно точно отражаются проблемы глобальные. Следующие пять статей, завершающие эту главу, посвящены вопросам структурирования отношений государства и общества в части социальной и страховой защиты — пенсионного обеспечения, выплат пособий, страхования вкладов и вообще регулирования банковской системы, сбора налогов. Все статьи объединены одной мыслью — государство слишком велико и неуклюже, чтобы добавленная стоимость от его вмешательства в экономические процессы превышала вред, являющийся следствием побочных эффектов такого вмешательства.

Эта статья была опубликована на «Снобе» 14 мая 2018 года.

Разные страны находятся на разных этапах развития пенсионных систем. Если Ираку, Филиппинам или Танзании еще только предстоит их создавать, Китаю или Индии — расширять их охват, то странам Организации экономического сотрудничества и развития, в которых пенсии получают практически 100 % пожилых людей, а размер средней колеблется от 40 до 70 % средней зарплаты (не обходится и без курьезов — во Франции в течение 2 лет средняя пенсия превышала среднюю зарплату), приходится решать вопрос о постепенном переходе на большую долю индивидуальных и добровольных схем — резкий рост продолжительности жизни и сокращение потребности в оплачиваемом труде делают формирование пенсионных накоплений путем отчислений из выплат работникам все более затруднительным.