Михаил Леонтьев - Крепость «Россия»

3. Нам благоприятствует геополитическое окружение. Ни один народ-сосед не обошел Россию в основных элементах могущества. Более того, непреложным фактом современности является то, что все прежние республики экс-СССР опустились в пучину общего цивилизационного падения. С Эстонией это произошло в меньшей степени, а с Таджикистаном◦— в большей, но общее состояние децивилизации соседей объективно ослабляется (Запад стал открыто именовать блок нежданно независимых стран Мусоростаном). А это значит, что Россия не только не «ушла в вечную мерзлоту», но выросла относительно своих непосредственных соседей. Она сохранила положение привлекательного цивилизационного ядра, носителя привлекательных цивилизационных ценностей. А потому нет оснований отбросить (как несерьезную и безосновательную) веру нынешнего поколения в то, что Россия◦— это даже не великая страна, Россия◦— это великая цивилизация, которая самовосстанавливается естественным и почти привычным образом. Сохраненная культура, особенности национальной психики, богатства великой территории, доставшаяся от столетнего периода подъема (1892–1991) индустриальная инфраструктура, промышленность и наука позволяют надеяться на центростремительный естественный им пульс собирания, общего преодоления потерянности, национального смятения, выхода большой России в авангард мира XXI века.

Если сохранен пульс и действует восстановительный код, обратимся к базовому строительному материалу истории. Ее творят: воля, наличные ресурсы, научное использование оптимальных методов освоения природы (наука), наличие союзников.

Не в каждом народе в неистребимом волевом компоненте есть подобное сочетание альтруизма и жертвенности. Российский национальный характер сложился в ходе тысячелетней невероятной истории и в суровых географических условиях. Произошел сплав варяжского Запада и степного Востока, осененный православием Византии и прозелитизмом ислама. При этом Россия постоянно двигалась от Балтики до Тихого океана, две трети ее населения все последние века были пограничьем со всеми присущими границе стоическими чертами. Воля видеть родную землю от Мурманска до Владивостока◦— этнопсихическое явление, абсолютно необходимое для собственного формирования своего будущего. Остановить это явление, ликвидировать этику пограничья означает повернуть вспять стереотип нашей жизни. Это трудно себе представить.

Особый русский характер сформировался в условиях геополитической уязвимости и суровости природных условий. Речь идет о сочетании стоицизма, таланта быстрого и точного восприятия, идеализма, необычайной твердости и жертвенности в достижении общих для социума целей. Характер широкий, восприимчивый, приветливый◦— и в то же время твердый, упорный, жертвенный, готовый к тяжкой работе, не ожидающий немедленного вознаграждения, сиюминутной компенсации. Без такого характера невозможно было бы пройти колоссальный путь от Тобола до Сан-Франциско◦— втрое больше, чем столь героизированный на Западе путь от Нью-Йорка до Сан-Франциско.

Среди черт русского характера главенствуют:

Стоицизм, безусловная готовность все претерпеть◦— при условии известности смысла жертв, за что следует платить потом и кровью, с какой целью русские люди должны принести жертвы. Стоицизм◦— это грандиозный взаимный запас общего доверия склонного верить в себя народа, готового на осмысленную жертву.

Незакрепощенность. Россия◦— страна бытовой свободы, не закрепощенной мещанскими нормами. В России малозначительно давление буржуазных условностей. Цитируем классика: «Когда сравниваешь русского человека с западным, то поражает его недетерминированность, нецелесообразность, отсутствие границ, раскрытость в бесконечность, мечтательность. Это можно видеть в каждом герое чеховского рассказа. Западный человек пригвожден к определенному месту и профессии, имеет затверделую формацию души». [1] Бердяев Н.А. Душа России. М., 1990. С. 12.

Терпение. Жизнь русских основывается на страде, то есть на периоде интенсивных физических усилий. Слово «страда» на все языки будет переведено как «страдание». Это означает, что основой своей жизни русские видят страдание. Когда русский умирает, о нем говорят отстрадал, то есть завершил страдания. Жизнь как удовольствие нехарактерна (если не сказать◦— неведома) для русских.

Терпение протопопа Аввакума и Семена Дежнева просто беспредельно. Россия может терпеть многое, но не унижение.

Дискретность усилий. Русский историк В. О. Ключевский определил это состояние таким образом: «Ни один народ в Европе не способен на такую крайнюю степень активности на протяжении короткого периода времени, как русские; но, возможно, никто другой в Европе не демонстрирует такой неспособности к постоянной, размеренной, непрестанной работе». Итак, с одной стороны, почти сверхъестественный трудовой порыв, с другой стороны, великая, почти ничем не пробиваемая пассивность◦— в том случае, если русский не видит безусловной необходимости или великой поставленной цели.

Свобода. Народ, уходивший в казаки на юг и восток, избирал свободу более радикальным путем, чем борцы за конституции на Западе. Поэт О. Э. Мандельштам выразился так: России присуща «нравственная свобода, свобода выбора. Никогда на Западе она не осуществилась в таком величии, в такой чистоте и полноте. Нравственная свобода◦— дар Русской земли, лучший цветок, ею взращенный… Она равноценна всему, что создал Запад в области материальной культуры». [2] Мандельштам О. Сочинения. М., 1990. Т. 2. С. 155.

Сострадание. Чтобы не впасть в необъективность, призовем иностранцев. Современный ведущий британский русолог Хоскинг: «Хотя русские◦— храбрые люди и замечательно мужественны на войне, они являются самой мирной и невоинственной нацией в мире… Общественный темперамент отличается одновременно и нечувствительностью, и добротой. Нечувствительностью к своим страданиям и сочувствием к страданиям других. Каждый, способный видеть, откроет в России черты теплоты и простоты. Отзывчивость◦— этот дар природы, это неистребимое богатство жизни◦— является лучшей привлекательной чертой России». [3] Brandes G. Impressions of Russia. N.Y., 1889, p. 23–24, 25. Французский писатель А. Жид признавал, что «нигде отношения с людьми не завязываются с такой легкостью, непринужденностью, глубиной и искренностью, как в СССР. Иногда достаточно одного взгляда, чтобы возникла горячая взаимная симпатия. Да, я не думаю, что где-нибудь еще, кроме СССР, можно испытать чувство человеческой общности такой глубины и силы». [4] Два взгляда из-за рубежа. М., 1990. С. 69.