Андрей Сахаров - Мир, прогресс, права человека. Статьи и выступления

Опубликование за рубежом «Размышлений» мгновенно повлекло мое отстранение от секретных работ (в августе 1968 года) и перестройку всей моей жизни на новый лад. Как раз в это время я под влиянием импульсов, представляющихся мне сейчас несостоятельными, передал в фонд государства (на строительство онкологической больницы и в Красный Крест) почти все свои сбережения. Я не имел в то время личных контактов с нуждающимися в помощи людьми. Сейчас, постоянно видя вокруг себя людей, нуждающихся не только в защите, но и в материальной помощи, я часто сожалею о своем слишком поспешном поступке. С 1969 года я был направлен на работу в Физический институт Академии наук СССР, где я когда-то был аспирантом, а затем сотрудником Игоря Евгеньевича Тамма. Хотя это означало существенное понижение в служебном и материальном положении, но сохраняло за мной возможность продолжать научную работу в наиболее интересной для меня области физики — теории элементарных частиц. К сожалению, в последние годы я не удовлетворен продуктивностью своей научной работы. Так же, как и немалый для физика-теоретика возраст, определенную роль в этом играет напряженное, а в последнее время крайне тревожное положение, в котором оказались близкие мне люди, моя семья и я сам.

Между тем общественные события и внутренняя потребность противостоять несправедливости продолжали толкать меня на новые действия. В начале 1970 года мы совместно с физиком и математиком Валентином Турчиным и Роем Медведевым опубликовали новое открытое письмо руководителям государства. Тема письма — взаимосвязь проблем демократизации и технико-экономического прогресса. В июне я принял активное участие в кампании за освобождение другого из братьев Медведевых — биолога Жореса: протестовал против незаконного помещения его в психиатрическую больницу. В те же дни я принял участие в коллективной надзорной жалобе в Прокуратуру СССР по делу генерала П. Г. Григоренко, который по определению Ташкентского суда был направлен для принудительного лечения в специальную тюремную больницу МВД СССР в город Черняховск. Причиной этого являлись неоднократные открытые выступления Григоренко в защиту политзаключенных и в защиту прав крымских татар, которые в 1944 году были по сталинскому произволу с огромными жестокостями выселены из Крыма, а ныне не могут вернуться на родину. На наше обращение, указывающее на многочисленные явные нарушения закона в деле Григоренко, не последовало никакого ответа (что тоже представляет собой грубое нарушение закона). Так я еще более вплотную, чем в 1968 году, соприкоснулся с одной из самых, быть может, позорных сторон современной советской действительности — с беззаконным и циничным преследованием лиц, выступающих в защиту основных прав человека. Но одновременно я узнал некоторых (и в последующее время — многих других) из этих людей. Одним из участников коллективной жалобы по делу Григоренко был Валерий Чалидзе, с которым я тесно сошелся.

Дальнейшее мое сближение с проблемами защиты прав человека произошло в октябре 1970 года, когда я был допущен присутствовать на политическом процессе. Математик Револьт Пименов и артист театра кукол Борис Вайль обвинялись в распространении «самиздата» — давали читать друзьям книги и рукописи. В данном случае упоминалась статья Джиласа, чешский манифест «2000 слов», личные комментарии Пименова к речи Хрущева на XX съезде и т. д. Я сидел в зале, заполненном «стажерами» КГБ, а друзья подсудимых в течение всего процесса находились в коридоре первого этажа. Это еще одна черта всех без исключения политических процессов. Формально они открыты для публики, но зал заранее заполняется специально для этого привезенными сотрудниками КГБ, и еще другая группа сотрудников окружает суд со всех сторон, они всегда в штатском, называют себя дружинниками и якобы охраняют общественный порядок. Так было (с незначительными вариациями) на всех судах, на которые я допускался в зал заседания. Допуски же эти были, по-видимому, некоторой данью моим прежним заслугам. Пименова и Вайля осудили на пять лет ссылки каждого, несмотря на то, что адвокат Вайля на кассационном суде привел веские доводы о его полной непричастности к инкриминируемым ему эпизодам. В последнем слове Борис Вайль сказал, что несправедливый приговор сказывается не только на судьбе осужденного, но и на сердце судей.

Начиная с осени 1971 года я уже оказался вне линии дружинников. Но больше ничего не менялось. На суде над известным астрофизиком Кронидом Любарским (который обвинялся все в том же — в распространении «самиздата») разыгрался очень показательный и трагический спектакль. Нас не пустили в зал, а когда заседание началось, «неизвестные в штатском» с применением силы вытолкнули из вестибюля суда на улицу. После этого на входную дверь народного суда был повешен большой амбарный замок. Надо видеть своими глазами весь этот бессмысленный и жестокий театр, чтобы прочувствовать его до конца! Но зачем все это? Я не могу дать другого ответа кроме того, что фарс, разыгрывающийся внутри суда, в еще меньшей мере предназначен для гласности, чем фарс у стен суда. Казенно-бюрократическая логика судопроизводства неизбежно выглядит гротескной в свете гласности, даже при формальном соблюдении закона, что тоже бывает далеко не всегда.

Приговор Пименову и Вайлю, такой жестокий и несправедливый с точки зрения человеческих норм, является относительно мягким в сравнении с решениями советских судов в других подобных случаях, в особенности в последующие годы. Владимир Буковский, известный всему миру своими выступлениями в защиту заключенных по политическим мотивам в психиатрические больницы, осужден на 12 лет — 2 года тюрьмы, 5 лет лагеря и 5 лет ссылки. К. Любарский осужден на 5 лет заключения. Еще суровей приговоры за пределами Москвы. Молодой психиатр С. Глузман осужден на 7 лет заключения. Я однажды случайно видел Семена несколько минут на вокзале и был поражен чистотой его облика, какой-то действенной добротой и прямотой. Тогда я еще не мог подозревать, что ему предстоит такая судьба! Говорили, причиной расправы над Глузманом было предположение, что он автор «Заочной экспертизы по делу Григоренко». Но на суде это обвинение не фигурировало. Авторы мемуаров о своем пребывании в лагере В. Мороз и Ю. Шухевич осуждены украинским судом один на 14, другой на 15 лет заключения и ссылки. Резко возросло и число подобных расправ.

Прежде чем двигаться дальше, я хочу сказать несколько слов, почему мне представляется таким важным делом защита политзаключенных, защита свободы убеждений. Наша страна за 56 лет прошла путь тяжелых потрясений, страданий и унижений, физического уничтожения миллионов лучших в нравственном и интеллектуальном отношении людей, — десятилетия казенного лицемерия и демагогии, внутреннего и внешнего приспособленчества. Эпоха террора, когда пытки и особые совещания грозили каждому, когда хватали самых верных слуг режима просто для общего счета и для создания атмосферы страха и подчинения, — сейчас позади. Но мы все еще живем в созданной этой эпохой духовной атмосфере. К тем немногим, кто не подчиняется господствующему соглашательству, государство по-прежнему применяет репрессии. Наряду с судебными репрессиями самую важную и решающую роль в сохранении этой атмосферы внутреннего и внешнего подчинения играет власть государства, сосредоточившего в своих руках все экономические и социальные рычаги. Это больше всего держит в невидимой зависимости тело и дух большинства людей.