Владимир Павленко - Мифы «устойчивого развития». «Глобальное потепление» или «ползучий» глобальный переворот?

Для начала мы увидим, что «Идея мира для Европы 1944/1945» зародилась именно в головах Шелленберга и Гиммлера в качестве альтернативного варианта окончания войны на случай установления сепаратного мира с западными союзниками. Вот что пишет Шелленберг — чрезмерная объемность цитаты в данном случае вполне компенсируется ее беспрецедентной важностью:

«Данные, полученные в ходе бесед, которые я имел летом 1942 года с руководителями различных государственных учреждений и видными деятелями экономики и науки, в сочетании с секретной информацией, которая шла непрерывным потоком, рождали у меня сильное чувство неуверенности. Наибольшее беспокойство вызывали военный потенциал США, который еще не был введен в действие, и мощь Красной армии, которую самонадеянные руководители вермахта, уверенные в своих наступательных возможностях и превосходстве стратегических и тактических принципов, все еще недооценивали <...>.

<...> Наши руководители не могли уяснить себе должным образом обстановку в зарубежных странах. Их действия всецело определялись их ограниченными политическими воззрениями, МИД ничего не предпринимал, чтобы изменить положение <...>. Никто не хотел сделать шага от признания фактов до неизбежного вывода о том, что (sic!) возможность окончательной победы исключена <...>.

Я начал серьезно размышлять об этой проблеме и пришел к выводу, что пока Рейх будет в состоянии сражаться, он будет в состоянии и торговаться. У нас еще было время, чтобы достичь компромисса с нашими противниками, но следовало рассуждать реально, подобно биржевому маклеру, считающему, что лучше потерять 50 процентов, чем рисковать всем.

По нашим сведениям, <...> в августе 1942 года Сталин был недоволен западными союзниками <...>. Пока западные союзники воздерживались от вторжения (в Европу. — Авт.) — все равно по каким мотивам, — имелся реальный шанс завязать переговоры о сепаратном мире. Германия в то время обладала настолько превосходящей мощью, что это обеспечивало ей выгодное положение для переговоров со всеми сторонами. Поэтому важно было установить контакт с Россией одновременно с началом переговоров с Западом. Все усиливавшееся соперничество между союзными державами должно было укрепить наши позиции <...>.

Но рассматривать возможность переговоров было бессмысленно, пока не удастся убедить наше руководство в необходимости этих переговоров <...>. Оставался только один человек, обладавший достаточной властью и авторитетом, — Гиммлер.

(Далее описываются события, составившие прелюдию к аудиенции, полученной Шелленбергом у Гиммлера; не сосредоточиваясь на этих важных, но не основных моментах, перейдем к содержанию самой беседы, имевшей, на наш взгляд, самые серьезные

и далеко идущие последствия для послевоенного мира, в том числе для современности. — Авт.).

<...> Широкими мазками я обрисовал ему соотношение сил в мире так, как это представлялось мне. Мое чувство уверенности передалось ему. Его все больше увлекала моя аргументация. Он то и дело одобрительно кивал <...>. В целом Гиммлер, по-видимому, согласился с моим планом. Повернувшись к стене, он стал изучать висевшую на ней карту Европы. После непродолжительного молчания он сказал: „До сих пор вы только доказывали мне, почему необходимо иметь альтернативное решение (окончания войны. — Авт.) и как приступить к его реализации. Теперь же давайте побеседуем о том, на какой конкретной основе можно достичь данного компромисса".

— По имеющимся у меня сведениям, — сказал я, — англичане будут особенно упорно настаивать на том, чтобы мы ушли, по крайней мере, с севера Франции <...>.

— Следовательно, вы не верите в возможность заключения великого союза с братской нацией?

— В ближайшем будущем — нет, — ответил я <...>.

<...> — Ну, а что же делать с Францией? — спросил он.

— <...> Неплохо было бы подумать о решении, которое имело бы целью объединение интересов Германии и Франции в области экономики. Франции нужно возвратить ее прежнее политическое лицо. Сближение Германии и Франции неизбежно, и наличие у Франции колониальных владений обеспечит Германии огромные преимущества <...>.

<...> — Затем он бросил пытливый взгляд на Швейцарию, указав на нее зеленым карандашом (как на предмет торга. — Авт.).

— Оставьте Швейцарию, — проговорил я быстро. — Ее конституция может послужить хорошим образцом для новой Европы. Нам Швейцария также будет нужна как мост, ведущий на Запад, и как европейская валютная и фондовая биржа.

— <...> Не сведется ли все в конце концов к экономическому соперничеству с Великобританией и не возникнет ли прежняя напряженность?

— Господин рейхсфюрер, — ответил я, — давайте прекратим думать о напряженности, которая возникнет в будущем. Прежде всего следует устранить нынешнюю напряженность, которая мешает созданию новой Европы <...>.

— А вот что делать с Россией?

— Надо подождать, — ответил я.

— Если я вас правильно понимаю, то вы считаете, что основой компромиссного мира должно являться сохранение Великой германской империи приблизительно в ее территориальных пределах по состоянию на 1 сентября 1939 года?

— В общем говоря, да.

— И следовательно нам придется использовать все наши дополнительные территориальные приобретения в качестве объектов для торга?

— Да, — снова ответил я.

Далее я сказал, что, став ядром Европы, перестроенной на новых началах, Великая германская империя сможет с новой энергией приняться за разрешение социальных проблем путем сочетания частной инициативы с руководством и планированием сверху.

— Считаю, — продолжал я, — что для создания новой Европы следует обуздать националистические тенденции <...>. Но самое главное, господин рейхсфюрер, заключается в том, что для нас выгодно искать компромисса сейчас, когда Германия еще находится в зените своего могущества. Этот компромиссный мир, если его удастся достигнуть, обеспечит нам надлежащую базу, на основе которой мы сможем успешно вести борьбу с Востоком <...>.

Читателю трудно будет понять, какое значение имела для меня эта беседа, состоявшаяся в августе 1942 года. Гиммлер дал мне все полномочия действовать <...>. Перед тем как я ушел от него той ночью, он заверил меня честным словом, что к Рождеству Риббентроп (глава МИДа гитлеровской Германии. — Авт.) будет смещен со своего поста» 259 (курс. — Авт.).