Екатерина Шульман - Практическая политология. Пособие по контакту с реальностью

Науке вообще свойственна некоторая негуманоидность, которая с непривычки часто пугает. Как писал Зощенко, «Историки даже не добавляют от себя никаких восклицаний, вроде там: «Ай-яй!», или «Вот так князь», или «Фу, как некрасиво!», или хотя бы «Глядите, еще одним подлецом больше!». Политологи тоже стараются от восклицаний воздерживаться, хотя существуют многочисленные публичные комментаторы, с переменным успехом торгующие гражданской скорбью или административным восторгом. Остальным приходится выслушивать вопросы «Зачем вы это безобразие изучаете, все диктатуры на одно лицо, и вообще вы что, не видите – кругом фашизм (народное единство, начальный этап строительства национального государства)?!» Политолог в такой ситуации выглядит человеком, задерживающим своим теоретизированием тех, которым надо не то на последний пароход, не то на баррикады, не то срочно повеситься от безнадежности.

Как указано в статье Григория Голосова, нынешняя палитра авторитарного своеобразия возникла после очевидного провала теории «демократического транзита». В 90-ых предполагалось, что все посттоталитарные страны идут путем построения демократии, и любые странности, обнаруживаемые ими на этом пути, суть явление временное. Тогда, если кто помнит, вообще ожидался глобальный триумф либерализма, унификация человечества посредством свободной торговли и культуры потребления и Конец Истории (а потом, вероятно, дискотека).

Направление научной классификации, использующее термины «демократий с прилагательными» «авторитаризма с прилагательными» (нелиберальная демократия, электоральный авторитаризм, конкурентный авторитаризм), во многом наследует этой идее. Есть подозрение, что и внедрявшийся у нас в середине 2000-ых термин «суверенная демократия» был придуман людьми, которые что-то смутно услыхали, но, как обычно, недопоняли, о чем речь.

Этот способ описания политического режима напоминает неполиткорректный советский анекдот про чукчу, побывавшего в зоопарке. Всех увиденных им животных он сравнивал, как мы помним, с оленем. Верблюд – это такой олень, только с двумя горбами, тигр – такой олень, только полосатый и хвост длиннее, а удав – как олень, только шея длинная-длинная, а оленя нету. Так же примерно и с нелиберальной демократией – шея длинная, демократии-то и нету.

Если «определения с прилагательными» описывают политические режимы как «испорченное нечто» – слабую тиранию или неудавшуюся демократию, то термин «гибридный режим» методологически следует за средневековыми бестиариями. Там всякое чудовище описывалось как сочетание уже известных элементов: уши слоновьи, лапы крокодильи, покрыт чешуей, подобно рыбе, хвост, как у змеи, глаза, как у крысы, говорит человеческим голосом.

Всякий классификационный принцип обречен быть условным, при этом совсем без классификации не обойтись: в рамках этой дилеммы бьются все науки об обществе. Чтобы быть признанным электоральным авторитаризмом, режим должен проводить выборы, на которых разыгрываются какие-то значимые посты. При этом смена верховной власти происходит не посредством выборов, а иными методами – посредством закулисного сговора, переворота и Чейн-Стокса. Для соответствия критерию гибридности нужно, чтобы в политической системе присутствовали легальные демократические институты – парламент, негосударственные медиа, общественные организации. «Входным билетом» считается наличие не менее двух зарегистрированных партий, имеющих право на участие в выборах.

Политическая наука изучает сложные и масштабные общественные явления, и при этом, будучи наукой, стремится оперировать точными данными, желательно в цифровом выражении. Концентрация политологии, особенно западной, на изучении и анализе выборов объясняется во многом именно этим. Выборы – ограниченный во времени регламентированный процесс, с конкретными численными результатами. Нет ничего удобней для классификации, ранжирования и построения круговых схем и графиков. Но бытование политического режима, даже демократии, не сводится к выборной кампании, хотя это и ключевой элемент демократического механизма. Для полудемократий и авторитарных моделей это верно вдвойне. Судить о политической системе по моменту выборов – все равно, что судить о жизни семьи по тому, как она справляет Новый год. Из этого можно извлечь много ценных сведений об уровне доходов, религиозных взглядах и культурном уровне этих людей, но ценнее было бы понаблюдать за их повседневной жизнью: откуда семья берет деньги, как распределяет бюджет, как решает конфликты.

Григорий Голосов пишет: «Признавая, что эти режимы – не демократии, эта концепция акцентирует внимание на том, что демократические по своей природе институты в них все-таки присутствуют и выполняют в принципе те же самые функции, что и в демократиях. Отсюда логически вытекает, что главная задача оппозиции – готовиться к тем самым решающим (как иногда говорят, „опрокидывающим“) выборам, на которых она все-таки победит». Однако одно из другого вовсе не следует. Гибридный режим будет стараться не допустить таких «опрокидывающих выборов», пока он удерживает власть – то есть пока он вообще функционирует. Удержание власти есть его главная и единственная задача – у него нет ни идеологии и плана светлого будущего, как у тоталитаризма, ни веры в прогресс, как у развитой демократии. Лучшее, что сделала политическая наука в изучении гибридных режимов – изменила отношение к политическим институтам при авторитаризме и полуавторитаризме. Одновременно с теорией демократического транзита бытовала идея, что институты при любой форме «некачественной демократии» суть window-dressing – витринные украшения для внешнего зрителя, прежде всего западного, а содержания в них нет никакого. Это мы часто слышим и в российском публичном дискурсе, когда речь идет о законотворчестве, бюрократии или механизме принятия решений: Дума штампует то, что из правительства прислали, а все решения вообще принимает один человек. Что тут изучать? По счастью, в мировой науке за последние десять лет взгляд изменился. Исследователи задаются вопросом: зачем полуавторитарным режимам, например, парламенты? Какова их роль в политической системе? Что внутри них происходит? Появилось некоторое количество очень интересных публикаций на эту тему (см., например, Joseph Wright «Do Authoritarian Institutions Constrain? How Legislatures Affect Economic Growth and Investment», 2008).

Самое ценное открытие – что в минимально свободном социальном организме не может быть ничего полностью формального. Все, в чем участвуют люди, наполняется человеческим содержанием, даже если оно не совпадает с надписью на вывеске. Чтобы полностью выхолостить жизнь из выборной процедуры, понадобились все усилия советской тоталитарной машины – полное запрещение партий, безальтернативные кандидаты, полицейский контроль над явкой. В гибридном режиме сами усилия власти по фальсификации результатов выборов говорят о том, что эти выборы – не такая уж формальность.