Сергей Платонов - Горбачевы. Чета президентов

Теперь с прокурором был очень неприятный разговор. Но чем больше он возмущался просьбой Михаила, тем упорнее тот стоял на своем. Казалось, своим стремлением покинуть прокурорскую систему, отторгнувшую его так бесцеремонно в Москве, он мстит за испытанное им тогда унижение. Однако согласия на переход в крайком прокурор не дал. О чем Михаил сообщил своим комсомольским друзьям. Но на второй день, теперь по инициативе прокурора разговор продолжился и неожиданно Петухов сдался. Видимо к делу удалось подключить кого-то из секретарей крайкома партии. Как бы там ни было, прокурор Михаила отпустил.

Через двадцать шесть лет на имя секретаря ЦК КПСС Горбачева пришла посылка с дарственной книгой. В ней бывший прокурор края Петухов написал: «Сегодня я с огромным удовлетворением думаю о том, что поступил тогда правильно, не встав на Вашем жизненном пути». Интересно, написал бы он подобное к концу перестройки? Скорее всего, в эти горбачевские штормовые годы старый законник бил бы себя по седой голове и приговаривал: «Нет мне прощения. Ведь я мог остановить его еще тогда!»

На бюро крайкома Михаила без проблем утвердили в предложенной должности. С этого времени и началось его необыкновенно быстрое восхождение по карьерной лестнице: год-два и следующая ступенька. Через пять лет он возглавил крайком комсомола и вошел в краевую политическую элиту. Никаких внутренних и внешних конфликтов в этот период в его жизни не было. Но в 1961 году первый морально-политический сбой все же произошел. Ему пришлось открыто поднять руку на самого Сталина. Вернее, на память о нем.

Как первого секретаря крайкома комсомола его включили в состав делегатов на XXVII съезд партии от Ставропольского края. На нем всем раздали повесть Александра Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Из сюжета не без таланта написанного произведения следовало, что Сталин никакой не вождь, а правитель-преступник. И возвеличен незаслуженно. Делегатам съезда предложили проголосовать за вынос его тела из Мавзолея Ленина-Сталина. Как и все, Михаил без колебаний проголосовал «за». Отрекаясь таким способом от Сталина, имя которого было неразрывно связано с верой в марксистско-ленинскую коммунистическую идеологию, как и многие, Михаил тогда сделал первый, и может быть, решающий шаг к отступничеству. Только из этих многих в будущем никому не пришлось стать правителем сталинской державы. А ему пришлось. Но без веры, как еще раз показала жизнь, такой державой править невозможно. Потому что произошло естественное раздвоение личности. В точном соответствии с его знаком зодиака — Рыбой. С этой поры на публике он яркий и страстный пропагандист и строитель коммунизма, а в камерной обстановке, среди единомышленников — первый его критик. И то не самой Идеи напрямую, а как будто отдельных неудачных ситуаций, связанных с ее реализацией на практике. Первыми такими единоверцами стали Раиса и Зденек. Потом лидер грузинского комсомола Эдуард Шеварднадзе, ну и наконец Андропов. Да, сам руководитель ведомства, призванного как зеницу ока оберегать неприкосновенность системы, был ее активным критиком. Больше того, имея все основания и возможность пресечь дружбу Михаила с Зденеком, он этого не сделал. Полагая, что через последнего он получил один из каналов проникновения в одну из мощных зарубежных спецслужб. Точно так же он поступал и в отношении Александра Яковлева и генерала Калугина, наивно думая, что в нужный момент будет не поздно повернуть ситуацию в свою пользу. Игра с помощью двойников под силу только виртуозам своего дела. Но Андропов таким не был.

Вскоре, в соответствии с неписаными кадровыми канонами Михаила переводят на партийную работу. И здесь тоже происходит стремительный взлет вверх. Неконфликтный с начальством, хотя иногда «дерзкий, но болеющий за дело», напористо-фамильярный с подчиненными (не хам, но независимо от возраста ко всем обращался на «ты»), путь от парторга района до первого секретаря крайкома партии он проходит за восемь лет. Именно в этот период за год до избрания первым, происходит самое знаковое событие в его партийной карьере. В курортном Железноводске в санатории «Дубовая роща» Михаил знакомится с главой КГБ Юрием Андроповым — будущим руководителем СССР. Очень скоро формальное знакомство переросло в дружбу, которая продолжалась пятнадцать лет до кончины последнего. Как-то впоследствии, уже будучи секретарем ЦК, Горбачев рассказал Черняеву — самому близкому помощнику: «Мы с Юрием Владимировичем старые друзья, семьями дружим. У нас было много доверительных разговоров. И наши позиции совпадают». Доверительность в их разговорах означала возможность критиковать все и кого угодно, кроме двух вещей: личности тогдашнего правителя Брежнева, а также самих основ идеологии коммунизма. Практику коммунистического строительства — пожалуйста, но ее каноны ни в коем случае. Возможно Андропов, а за ним и Горбачев, не ведая того, были основателями новой идейной оппозиции под безобидным и политически нейтральным названием советский конформизм. Этакое активное участие в поддержании господствующего порядка, сопровождаемое внутренним, пассивным протестом до занятия господствующих постов.

Михаил Горбачев с Юрием Андроповым ко всему прочему были еще и земляками. Двадцатью годами раньше Михаила из того же Ставрополья в большую жизнь отправился семнадцатилетний Юрий. К концу 60-х годов он стал крупной политической фигурой. Был руководителем комсомола Ярославщины и Карелии, вторым секретарем ЦК Карело-Финской ССР. Руководил отделом ЦК КПСС, посольством СССР в Венгрии. Избирался секретарем ЦК КПСС. В 1967 году возглавил Комитет государственной безопасности, вошел в состав Политбюро.

После хрущевского разгрома комитет превратился в заурядную контору без заметного влияния на внутреннюю жизнь страны. Политический сыск был упразднен. Вместе с этим исчезло и само понятие политзаключенные. Остались классические для спецслужбы направления — разведка и контрразведка. Возможно, так бы далее и продолжалось. Но неожиданно в стране случилось несколько волнений и даже бунтов. Особенно грозными стали кровавые события в Новочеркасске. В их основе были просчеты власти в экономической политике. Но выводы последовали организационно-политические. Это сделать всегда проще. И вскоре в структуре КГБ возродились секретно-политические подразделения по борьбе с идеологическими диверсиями. Кроме противодействия подрывной деятельности зарубежным антисоветским центрам и подпольным организациям внутри страны, им было поручена профилактика преступлений в сфере идеологии (!) со стороны отдельных советских граждан. В некоторых случаях профилактика заканчивалась вынесением официального предостережения. Эта мера была не такой уж и безобидной, как это преподносил Андропов — ее организатор и активный сторонник. Лицу, подвергнутому профилактике, закрывался выезд за границу, перекрывался допуск к секретным сведениям. Для него становился невозможным какой-либо карьерный рост. Эта мера, по крупному счету, была задумана и проводилась как продолжение идеологической стерилизации общества, но «гуманно», без прежних репрессий. За первые десять лет после введения профилактики ей подверглись около 70 тысяч человек, из них более 8 тысяч с вынесением официального предостережения. При Андропове продолжилась практика помещения наиболее непримиримых противников советского режима на принудительное лечение в закрытые отделения психиатрических лечебниц. Всего с 1955 по 1980 год эта мера применялась к 375 «больным». Появились и реальные политзаключенные. При Андропове их было «посажено» около одной тысячи. И, все-таки, правы те, кто утверждают, что Андропов был и считал себя либералом. По сравнению со Сталиным.