Патрик Бьюкенен - Самоубийство сверхдержавы

Тогда черные и белые жили обособленно, ходили в разные школы и церкви, играли на разных площадках и посещали «свои» рестораны, бары, театры; даже автоматы с газированной водой разделялись по цвету кожи. Но у нас была общая страна и общая культура. Мы были единой нацией. Мы были американцами. Мы говорили на одном языке, учили одну и ту же историю, восхищались одними и теми же героями, соблюдали общие церковные праздники, смотрели одни и те же фильмы, болели за «общие» команды, читали одни и те же газеты, смотрели новости по трем телеканалам, танцевали под одну и ту же музыку, ели одну и ту же еду, читали одни и те же молитвы в церкви и клятву верности в школе и усваивали общие истины о добре и зле, хорошем и дурном, Боге и стране. Мы были нацией.

Эта Америка ушла. Многие оплакивают ее кончину. Многие радуются. Мы больше не нация. У нас нет общей веры, общей культуры или общего видения того, какой наша страна должна быть. «Мы не считаем себя христианской нацией, еврейской нацией или мусульманской нацией», – сказал Обама; хорошо, но кто же мы тогда? {1100}Обама пояснил: «Мы считаем себя нацией граждан, которые связаны идеалами и множеством ценностей». Интересно, какое множество ценностей нас объединяет, если мы не можем даже договориться, что считать браком?

Традиционалисты должны понимать, как это случилось. В некоторых отношениях мы ничего не могли сделать. Социальная, моральная и культурная революции вдохновляли людей на протяжении поколений, возникновение этих идей можно проследить вплоть до французской революции и эпохи Просвещения. Некоторые даже возводят их к христианскому расколу в период Реформации.

Первые семена этой революции были брошены в почву Эдемского сада – помните, «вы будете как боги» [280]; кто-то считает, что виной всему восстание Люцифера против Бога. Недаром доктор Джонсон обронил: «Первым вигом был дьявол».

Каковы бы ни были ее истоки, революция 1960-х годов ознаменовалась отказом от христианской морали и триумфом секуляризма и эгалитарной идеологии; критическая масса была достигнута, когда бэби-бумеры стали заселять кампусы Америки. Эта революция разделила семьи и поколения и сокрушила коалицию «Нового курса», позволив Никсону опереться на новое большинство, которое противопоставило себя революции. В 1972 году Никсон разгромил первого выразителя идей революции 1960-х, сенатора Макговерна.

Сенатор Том Иглтон, кандидат Макговерна на пост вице-президента, признавался политическому обозревателю Роберту Новаку, что кампанию Макговерна можно суммировать как «апологию амнистии, абортов и кислоты» {1101}.

Да, революция пленила множество молодых, но это была революция привилегированных, а не голодных людей. В конце концов, ее навязал Америке Верховный суд, который «вычитал» собственные принципы в конституции, дехристианизировал страну, сделал секуляризм государственной религией и возвел на трон групповые права. Молитва, Библия и десять заповедей оказались изгнанными из школ, вертепы исчезли с площадей. Аборт и гомосексуализм признали конституционными правами. Детей стали возить в общих автобусах, чтобы все соответствовало судейскому представлению об идеальном расовом балансе.

Поражает, даже сейчас, отсутствие сопротивления. Да, были отдельные протесты, республиканцы устраивали политические кампании, критикуя судейскую активность и «суд Уоррена» [281]. Но после избрания Никсона республиканцы разве что предприняли тщетную попытку внести измнения в конституцию, чтобы отменить некоторые постановления, противоречившие основному закону. Оружие, которое отцы-основатели предусмотрительно вложили в конституцию, предписав конгресс ограничивать юрисдикцию федеральных судов, пылилось и ржавело в ножнах. Законом Норриса – Ла Гуардия конгресс эпохи Депрессии лишил суды полномочий вмешиваться в трудовые споры. Сенаторы Уильям Дженнер и Джесси Хелмс предложили законодательно ограничить прерогативы суда, но не нашли поддержки {1102}. В последнее время, однако, конгресс ведет себя так, будто Верховный суд является высшим органом власти, вправе принимать окончательные решения и превосходит авторитетом законодателей.

Революция победила потому, что американцы привержены своей конституции. Если суд сказал, что так и есть, они этому верят. От Никсона до Рейгана и Буша-старшего президенты-республиканцы стремились выдвигать судей, которые способны вернуть суд в рамки конституционализма. Но только при администрации Джорджа У. Буша они добились некоторого успеха. К тому времени, впрочем, революция создала немало прецедентов, а консерваторы уважают прецеденты.

В конфликтах, которые проистекают из столкновения убеждений, консерваторам следует стремиться к расширению возможностей конгресса и «обузданию» судов. Учитывая текущий баланс сил в Верховном суде (четыре конституционалиста – Скалиа, Томас, Робертс и Алито – и четыре либерала – Гинзбург, Брейер, Сотомайор и Каган), республиканцы должны блокировать любые либеральные телодвижения Обамы, пусть даже если это освободит место в суде, – его заполнит следующий президент.

Конгрессу нужно также дополнить каждый закон, касающийся социальной политики, например, закон о защите брака [282], условием, что этот закон не подлежит пересмотру в судебном порядке. Отцы-основатели никогда не предполагали, что судьи будут принимать те решения, какие они принимают сегодня.

Джефферсон объявил законы об иностранцах и подстрекательстве к мятежу [283]недействительными. Джексон сказал о верховном судье: «Джон Маршалл принял решение; пусть он его и выполняет». Отцы-основатели Демократической партии никогда не согласились бы с судейским верховенством. Как и основатель Республиканской партии, Авраам Линкольн, который заявил в своей первой инаугурационной речи:

«…если политику правительства по жизненно важным вопросам, затрагивающим весь народ, надо окончательно укрепить решениями Верховного суда, то… народ перестанет быть своим собственным правителем, поскольку в данных пределах он практически передаст свою исполнительную власть в руки этого выдающегося трибуна» [284].

Поскольку расовая дискриминация до сих пор остается вопросом, поляризующим нашу страну, конгресс должен разобраться с этим раз и навсегда, поддержав инициативу гражданских прав Уорда Коннерли, которая получила поддержку электората в каждом штате, где ее выносили на референдум: «Государство не предоставляет преференций и не дискриминирует любого человека или группу по признакам расы, пола, цвета кожи, этнического или национального происхождения в сфере общественной занятости, государственного образования или государственных контрактов». Два десятка слов, записанных в конституции или в федеральном законе, способны сокрушить империю зла обратной дискриминации; в то же время они полностью соответствуют букве и духу Закона о гражданских правах (1964). Американцы поддержали тот закон, потому что он, по выражению Хьюберта Хамфри, обещал то, чего хотелось всем, и сулил исполнение обещаний.