Дмитрий Лысков - 1937. Главный миф XX века

Положение Сталина в этот момент было предпочтительнее других. В ожесточенной дискуссии с Троцким по вопросам партийного строительства и экономической политики партии, состоявшейся незадолго до смерти Ленина осенью 1923 года, он опирался на аппарат, на существовавшее в партии недоверие к Троцкому, к его политическому прошлому.

В результате авторитет Сталина значительно возрос, а делегаты XIII съезда РКП(б), высказавшись за его кандидатуру на посту Генерального секретаря ЦК партии, фактически предрешили решение этого вопроса на организационном пленуме ЦК в июне 1924 года…»

Авторитет Сталина значительно возрос на фоне Троцкого, но не более.

«Завещание», как мы помним, состояло не только из характеристик, но и из прямого предложения переместить Сталина с поста Генерального секретаря. Почему послание Владимира Ильича было оставлено без внимания? Рассмотрим этот вопрос подробнее.

В мае 1922 года у Ленина случился инсульт, который проявился утратой речи и частичным параличом правой стороны тела. После непродолжительного улучшения уже к осени симптомы вновь обострились. В декабре 1922 года у Ленина случился второй удар, и он оказался прикован к постели.

М.И. Ульянова вспоминает [6] об этом периоде: «30 мая Владимир Ильич потребовал, чтобы к нему вызвали Сталина. Уговоры Кожевникова отказаться от этого свидания, так как это может повредить ему, не возымели никакого действия. Владимир Ильич указывал, что Сталин нужен ему для совсем короткого разговора, стал волноваться, и пришлось выполнить его желание. Позвонили Сталину, и через некоторое время он приехал вместе с Бухариным. Сталин прошел в комнату Владимира Ильича, плотно прикрыв за собою, по просьбе Ильича, дверь. […] Через несколько минут дверь в комнату Владимира Ильича открылась, и Сталин, который показался мне несколько расстроенным, вышел. […] Я пошла проводить их. Они о чем-то разговаривали друг с другом вполголоса, но во дворе Сталин обернулся ко мне и сказал: «Ей (он имел в виду меня) можно сказать, а Наде (Надежде Константиновне) не надо». И Сталин передал мне, что Владимир Ильич вызывал его для того, чтобы напомнить ему обещание, данное ранее, помочь ему вовремя уйти со сцены, если у него будет паралич. «Теперь момент, о котором я вам раньше говорил, – сказал Владимир Ильич, – наступил, у меня паралич и мне нужна ваша помощь». Владимир Ильич просил Сталина привезти ему яда».

Трудно сказать, где современные исследователи находят «руку Сталина» в изоляции В.И. Ленина зимой 1922 года. Запреты врачей сыплются на него непрерывно (и безрезультатно) целый год, но единственный результат, которого удается добиться, – это ограничение деятельности Ильича возможностью только диктовать, и не больше нескольких минут в день.

На фоне ухудшающегося здоровья Ленина 18 декабря 1922 года (уже после второго удара) пленум ЦК РКП(б) принимает решение оградить его от всякой информации. Решение пленума звучит так [7]: «На т. Сталина возложить персональную ответственность за изоляцию Владимира Ильича как в отношении личных сношений с работниками, так и переписки».

Дальнейшее развитие событий нам известно: Н.К. Крупская (возможно, просто чтобы порадовать) информирует Ленина о том, что его решение о монополии на внешнюю торговлю принято. Ленин загорается и диктует письмо

Троцкому. О письме узнает Сталин и звонит Надежде Константиновне.

«Легко представить себе возмущение Сталина, когда он узнал, что вопреки предписанному режиму Крупская спустя несколько дней приняла от Ленина диктовку… – пишет в статье «Сталин и Ленин» философ и публицист Р.И. Косолапов. – Последующие «доброхоты» пересказывали этот разговор с разными озадачивающими подробностями… но все выглядело, вероятно, проще. Крупская крепко обиделась, когда Сталин напомнил ей о существовании ЦКК (Центральной контрольной комиссии. – Авт.), которая призвана пресекать нарушения решений ЦК».

Аналогичную версию событий встречаем в уже цитировавшихся воспоминаниях М.И. Ульяновой: «При абсолютном запрещении врачей Крупская продолжала передавать записанные ею под диктовку Ленина его записки, письма соратникам, что вызвало раздражение Сталина, пригрозившего ей вызовом на заседание Контрольной комиссии ЦК партии (председателем которой был Каменев)».

Да и в самом письме Крупской говорится: «В единогласном решении Контрольной комиссии, которой позволяет себе грозить Сталин, я не сомневаюсь, но у меня нет ни сил, ни времени, которые я могла бы тратить на эту глупую склоку».

Очевидно, случившееся задело Надежду Константиновну до глубины души. «О чем можно и о чем нельзя говорить с Ильичем, я знаю лучше всякого врача…» – пишет она Каменеву. Видимо, вскоре история ссоры доходит и до В.И. Ленина.

Нужно упомянуть, что как у Хрущева, так и в дальнейшем в отечественной публицистике присутствует некоторая путаница с датировками. «Письмо к съезду» Хрущев верно датирует декабрем 1922 года, и касается оно не только Сталина, в нем Ленин дает характеристики многим партийным деятелям. Другая часть письма, начинающаяся со слов «Сталин слишком груб, и этот недостаток…», известна как «Дополнения от 4 января 1923 года к письму-диктовке В.И. Ленина».

В этот период, уже после того, как конфликт с Н.К. Крупской становится ему известен, В.И. Ленин диктует два письма. Известное нам дополнение к «Политическому завещанию» и личное письмо Сталину: «Вы имели грубость позвать мою жену к телефону и обругать ее…» Далее из письма Ленина следует, что Сталин и Крупская между собой давно это недоразумение разрешили: «Хотя она Вам и выразила согласие забыть сказанное, но тем не менее…» – и далее о разрыве отношений.

К сожалению, эти два весьма эмоциональных письма В.И. Ленина являются, видимо, следствием прогрессирующей болезни, на которую, возможно, наложилась обида за так и не исполненное Сталиным в мае обещание. По крайней мере, нет оснований полагать, что прикованный к постели Владимир Ильич за год болезни имел другие основания пересмотреть свое отношение к И.В. Сталину. В апреле он выдвинул его на пост Генерального секретаря, в мае просил помочь уйти из жизни, а через 8 месяцев призвал «переместить» на основании того, что он груб. Если реальные основания были, остается только удивляться, что они не приведены по существу.

Из работ В. Земскова нам известно, что общее число заключенных ГУЛАГа в период с 1937 по 1939 год изменилось с 1 196 369 человек до 1 672 438 человек. Это не самый большой скачок в истории ГУЛАГа, куда большие перепады можно видеть в период с 1934 по 1936 (увеличение более чем вдвое, с 500 тысяч до 1,3 миллиона), а также с 1947 по 1950 год (увеличение в 1,5 раза, с 1,7 до 2,6 миллиона).

Читать дальше