Постперестройка

В работе тезисного характера мы не можем и не должны давать развернутых аргументации в пользу предложенной нами модели. Это — отдельная тема, волнующая нас постольку, поскольку она может иметь ключевое значение для судьбы перестройки.

Мы уже информировали общество в целом ряде публикаций о том, как конкретно происходит процесс оформления криминалитета в новый класс — криминальную буржуазию в ряде регионов страны и каким образом обеспечиваются интересы этого нового класса.

Мы говорили и о том, что переплетение феодальной бюрократии (частный случай — партократии) с криминальной буржуазией носит противоречивый характер, что новому классу уже надоело быть на побегушках у старых хозяев и что взятки отнюдь не исчерпывают многообразия преступных манипуляций в общегосударственном масштабе. Мы говорили о том, что по объективным, производственно-хозяйственным, финансовым, политическим обстоятельствам, равно как и по соображениям безопасности, верхушка криминальной буржуазии в СССР не может, не хочет и не должна входить в высшие бюрократические эшелоны, и более того — заинтересована в том, чтобы, натравив на бюрократию, как на хозяина мафии, народные массы, на деле пустить наше демократическое движение по ложному следу.

Мы утверждали и утверждаем, что в диалоге "черных вилл" с "красными кабинетами" роль хозяев уже не первый год играют владельцы "черных вилл", предпочитающие зачастую даже не выходить на гребень кооперативного движения. А коррумпированная бюрократия лишь исполняет приказы, а в тех случаях, когда не подчиняясь, держится за феодальную власть (разумеется, опять же в сугубо корыстных интересах), отстраняется с использованием весьма демократических и благородных мотивировок, после чего место сброшенного занимает отнюдь не более честный, а более послушный, покладистый, гибкий и управляемый бюрократ.

Мы обращали и обращаем внимание и на то, что "сброшенный" в ряде случаев уже сумел войти в пай с теми, кто его "опрокинул" "во имя торжества демократии и утверждения национальных интересов", и что раз так, то следует отличать "пертурбацию" (даже сопровождаемую радикальными заявлениями и сменами вывесок) от "революции".

Мы считаем своим долгом заявить о том, что, по нашим расчетам, на 1 января 1990 года, как минимум, 20 процентов бюрократии еще довольствовались кастовыми привилегиями и не входили в прямой альянс с теневыми структурами. Мы не пытаемся идеализировать эту часть общества. Мы хорошо знаем всю меру дефектности ее менталитета и воли. Мы просто пытаемся дать объективную расстановку групповых и классовых сил.

Мы констатируем, что регресс в нашем обществе дошел до той степени, что объективно в конце XX века мы можем вновь пользоваться, казалось бы, бесконечно устаревшим классовым языком, применять методологию, по сути, адресующую к концу XIX — началу XX века. Каково общество — такова и методология. Еще несколько лет социального регресса — и можно будет говорить о луддитах, латифундизме и о крестьянской войне.

И наконец, в преддверии важнейших (на первый взгляд кажущихся достаточно безусловными) изменений, которые должны произойти в ближайшее время, мы считаем необходимым сделать свой взнос в копилку общественных раздумий, альтернативных моделей, и главное — самой методологии анализа нашей действительности.

Политический процесс набирает скорость, противоречия нарастают лавинообразно. В этих условиях невозможно и далее описывать происходящее в координатах "правые — левые — центр". Вся практика серьезного анализа расстановки политических сил в современном обществе противоречит такому весьма поверхностному описанию.

Предлагая в анализе противоречий исходить из наличия нового, специфического класса — криминальной буржуазии, мы тем самым стремимся указать на недостаточность право- и левоцентристской моделей для описания процессов, происходящих в нашем обществе, и хотим обратить пристальное внимание на крайне противоречивую природу так называемого "радикального либерализма". В силу специфического устройства нашего общества "радикальный либерализм" при неблагоприятном стечении обстоятельств способен привести к новой разновидности тоталитаризма (по сути своей ультраправого).

Говоря о специфическом устройстве, мы прежде всего имеем в виду место и роль криминальной буржуазии на всех этапах развития нашего общества, а также диалектику либерализма и криминальной деструкции.

Первый этап развития криминальной буржуазии фактически завершается концом нэпа, имевшего свои ограничители, свои психологические, экономические, культурно-социальные барьеры и ограничения.

Об этом, в частности, предупреждал такой деятель коммунистического движения, как Л. Б. Красин, говоривший о необходимости согласовывать либерализацию с жестким государственным программированием ключевых областей развития нашего общества. Сегодня такой курс был бы назвав неоконсервативным. Ответ неоконсерваторам, который был дан "либералом" Зиновьевым, и сегодня звучит более чем актуально. Имея в виду Красина, Зиновьев заявил: "Мы просим некоторых товарищей, которые суются к нам со словом некомпетентность, чтобы они забыли это слово". Таким образом, Зиновьев перечеркнул сформулированную "технократом" Красиным программу форсированной модернизации страны. Отсрочка в выполнении программы Красина, но сути, привела к тому, что та же задача стала решаться Сталиным, но уже в патологизированном виде. Таким образом, Зиновьев, отказавшись от предложений Красина, подписал себе же смертный приговор. Мы подучили тоталитаризм не как антитезу нэпу, а как его логическое (точнее, диалектическое) завершение. Коммунистическое правительство не смогло (да и не могло в принципе!) либерализировать военно-коммунистическую структуру. Оно лишь поставило общество на грань новой гражданской войны (на этот раз с уничтожением коммунистов). Восстановление крупной частной собственности (являющееся неизбежным итогом либерализации) уже тогда могло идти лишь через антикоммунистическую диктатуру и гражданскую войну с прямым возвратом порядков предшествующего периода. Такую реставрацию страна принять не могла прежде всего психологически. Сдавленная между двух зол, она предпочла ужас коллективизации. Характерно удивление Троцкого по поводу отсутствия крестьянских восстаний и мятежей в 1929 году.

Нэп впервые показал, что либерализация, взятая сама по себе, без жестких, централизованных программ развития по ключевым направлениям, в условиях наличия скрытого двоевластия, в условиях сосуществования двух структур, двух экономик, в условиях родовой травмы общества, непродуктивна и лишь способна вызвать новый всплеск тоталитаризма.