Газета Своими Именами (запрещенная Дуэль) - Газета Своими Именами №6 от 28.09.2010

Рассудить, кто прав в конфликте власти и общества, могут только непредвзятые граждане.

В последние недели два события стали знаковыми и резонансными в судебной жизни России. Одно – убийство федерального судьи Чувашова. Второе – решение Конституционного суда РФ о признании изъятия дел по терроризму из ведения судов присяжных соответствующим Конституции.

Эти события сущностно связаны друг с другом. Даже не тем, что убийство федерального судьи – акт терроризма. А тем, что оба они – отражение процесса разрыва судебной власти России с нормами реальной жизни, «обычного права» страны и ее гражданского общества.

Убийство судьи само по себе ненормально. И не только потому, что это плохо, а потому, что в стандартных условиях оно нефункционально: ведь судья – это человек без личных пристрастий, это субъективизация закона. Убийство судьи не изменяет закона. И если его решение соответствует закону, судью убивать бессмысленно: тот же закон будет воплощаться в решениях других судей.

При прочих равных совершивший преступление знает, что он нарушил закон. Его действие описывается формулой: «Рискнул – либо выиграл и получи выигрыш, либо проиграл – и получай то, что за это полагается». При прочих равных естественны претензии преступника к следователю, который нашел улики, а мог и не найти, к свидетелю, который дал те показания, которых мог не давать, – к судье у него претензий нет.

При нормальных обстоятельствах судья лишь констатирует и оформляет то, что знает сам преступник, воздает ему то, чем тот сознательно рисковал.

Претензии к судье у преступника появляются там, где решение суда неочевидно. Где оно само либо явно расходится с законом, либо произвольно его трактует.

Вопрос мести судье возникает там, где судья, принимая решение, вступает в противоречие с представлениями о справедливости общества или его значимой части.

Та же проблема существует и в вопросе о решении Конституционного суда об отстранении судов присяжных от рассмотрения наиболее значимых дел с политической составляющей.

В данном случае оставим в стороне вопрос о личном моральном падении Валерия Зорькина; конфликт 1993 года, когда ему хватило мужества дать правовую оценку антиконституционному Указу 1400, судя по всему, исчерпал ресурсы его отваги – хотя не каждому хватило бы их и на это. Вернувшись на пост председателя КС, он уже больше никогда не позволял себе руководствоваться правом, а не волей действующей власти. И случай с решением по судам присяжных – не единственный.

Но Зорькин не принимал самого решения – он лишь выполнил волю власти. Важнее сущность этой воли. Власть, добиваясь отстранения судов присяжных от рассмотрения дел о терроризме и других наиболее важных, стремилась к этому не потому, что не доверяла объективности и профессионализму их членов – КС, вынеся свое решение, поступил куда более непрофессионально и предвзято. Власть просто понимала, что те нормы, по которым правосудие должно осуществляться с ее точки зрения, как и провозглашаемые ею законы, как минимум, очень сильно расходятся с представлениями общества о нормах жизни и справедливости.

Собственно, суд присяжных на то и существует, чтобы не заниматься юридической экспертизой выступлений и доводов адвоката и прокурора и оценить не с юридической, а с обычной, человеческой точки зрения, виноват или не виноват обвиняемый в том, что ему инкриминируют. Есть вина или нет вины – вот что решают присяжные. И решают именно с точки зрения принятых в обществе представлений о справедливости.

Отстраняя присяжных от наиболее значимых дел, власть делает это потому, что отдает себе отчет в расхождении своих желаний, закрепленных в юридической форме, с представлениями общества о добре и зле.

Все упирается в одну проблему – разрыв власти и общества. Разрыв их интересов. Разрыв их представлений. Общественной оценке, с точки зрения справедливости праведности, в первую очередь, должны подлежать не столько уголовные дела, тем более бытовые, которые могла бы рассудить и сама власть, поскольку может выступать здесь как непредвзятый арбитр. Ей подлежат именно дела с политической подоплекой, а именно, дела о терроризме, экстремизме и им подобные. Потому что эти дела касаются отношений граждан и власти, общества и закона. В этих делах, по сути, есть противостояние отдельных граждан и системы власти. И судить, кто в них прав, вряд ли может власть, потому что она оказывается участником процесса, заинтересованной стороной.

С точки зрения власти и закона, преступления, которые нельзя простить, – это преступления против власти. Но с позиции морали и истории граждане не только имеют право, но и обязанность на сопротивление власти и восстание против нее, если она угнетает их и несправедлива по отношению к ним. Поэтому рассудить, кто прав в конфликте власти и государства, могут только непредвзятые представители общества.

Почему, собственно, в свое время суд присяжных и оправдал Веру Засулич: формально она совершила преступление, стреляя в представителя власти. Но ознакомившись с деятельностью Трепова, присяжные сочли покушение на него оправданным и допустимым. Схожая ситуация имела место в 20-е годы во Франции. Суд присяжных, рассматривавший дело об убийстве бывшего украинского диктатора Петлюры, выслушав показания свидетелей и пострадавших о зверствах петлюровцев, полностью оправдал Самуила Шварцбурда.

Только будь на то воля Валерия Зорькина, судам присяжных даже не позволили бы рассматривать эти дела.

Вообще, система судов присяжных, как и принцип прецедентного права, позволяющий судье принимать решения, не вытекающие напрямую из существующего законодательства, родились в свое время в Англии как ответ на проблемы, с которым столкнулось английское правосудие средневековья. Оно осуществлялось тогда через выездные сессии королевских судей, разъезжавших по стране и выносивших на местах приговоры по накопившимся делам. В тогдашней Англии, с одной стороны, существовали остатки римского права, система канонического церковного права, но отсутствовала сильная королевская власть и разветвленный государственный аппарат. Судья выносил приговоры среди разбросанных селений и городков, населенных подчас представителями разных племен и общин. Он, конечно, мог выносить решения, строго придерживаясь имевшихся правовых норм. Но после вынесения таких приговоров через дебри непроходимых лесов еще нужно было вернуться в Лондон или в другой крупный город. И возникал практический вопрос – выносить ли приговоры с учетом обычного права данного племени, моральных норм и обычаев этой конкретной общины или рисковать получить на обратном пути стрелу английского йомена. Судить приходилось так, чтобы местные представления о справедливости были максимально учтены, чтобы приговор оказывался убедителен не только для тех, кто требовал наказания, но и тех, кто ему подвергался.