Алексей Шишов - Разгром Японии и самурайская угроза

В одной из кунаширских бухт оказались селение и небольшая крепость с японским гарнизоном и чиновником. Японцы избегали пришельцев, хотя меновая торговля началась между ними сразу же. Экипаж близ крепости набрал в бочки питьевую воду. Вскоре было получено приглашение посетить «главного начальника». На берег со шлюпа сошли Головнин, штурман Хлебников, мичман Мур, матросы Семенов, Макаров, Шкаев, Васильев и переводчик Алексей, свободно владевший айнским языком. Офицеры по такому случаю были при шпагах.

В крепости состоялась чайная церемония. Японский чиновник в шелковом халате и с железным жезлом в руках вел неторопливую беседу, расспрашивая о назначении экспедиции и обо всем, что с ней было связано. Аудиенция заканчивалась в «обстановке взаимопонимания». Далее кунаширские события разворачивались так, как их описал в своих сочинениях В.М. Головнин:

«…Начальник, говоривший дотоле тихо и приятно, вдруг переменил тон: стал говорить громко и с жаром, упоминая часто Резано (Резанов. — А.Ш.), Николая Сандреич (Николай Александрович, так звали лейтенанта Хвостова. — А.Ш, и брался несколько раз за саблю. Таким образом сказал он предлинную речь. Из всей речи побледневший Алексей пересказал нам только следующее: «Начальник говорит, что если хоть одного из нас он выпустит из крепости, то ему самому брюхо разрежут». Ответ был короток и ясен: мы в ту же секунду бросились бежать из крепости, а японцы с чрезвычайным криком вскочили с своих мест, но напасть на нас не смели, а бросали нам под ноги весла и поленья, чтоб мы упали. Когда оке мы вбежали в ворота, они выпалили по нас из нескольких ружей, но никого не убили и не ранили, хотя пули просвистели подле самой головы Хлебникова. Между тем японцы успели схватить Мура, матроса Макарова и Алексея в самой крепости, а мы, выскочив из ворот, побежали к шлюпке.

Тут с ужасом увидел я, что во время наших разговоров в крепости, продолжавшихся почти три часа, морской отлив оставил шлюпку совсем на суше, саженях в пяти от воды. А японцы, приметив, что мы стащить ее на воду не в силах, и высмотрев прежде, что в ней нет никакого оружия, сделались смелы и, выскочив с большими обнаженными саблями, которыми они действуют, держа в обеих руках, с ружьями и копьями, окружили нас у шлюпки…»

Когда на русском шлюпе услышали выстрелы и крики, корабль снялся с якоря и подошел ближе к берегу. Ворота японской крепостицы затворились, и из нее началась пушечная пальба. Оставшийся после В. Головнина старшим на «Диане» лейтенант П.И. Рикорд попытался силой оружия освободить своих товарищей, неожиданно ставших пленниками самурайского военачальника. Однако предпринятая им бомбардировка с моря должного успеха не имела, хотя после 170-го выстрела с «Дианы» пушки японцев замолчали. Шлюпу пришлось уйти через штормовое море в порт Охотск на зимовку.

Капитан-лейтенант Головнин со спутниками был доставлен на остров Хоккайдо, в город Хакодате. С пленными обращались довольно хорошо, но постоянно шли допросы, больше напоминавшие расспросы. У японцев была бумага, подписанная «Российского флота лейтенантом Хвостовым». Документ был выдан командиром «Юноны» старшине одного сахалинского селения как письменное свидетельство принятия его в российское подданство.

Такой шаг русского военного моряка беспокоил японскую сторону больше всего, и они старались на допросах выяснить суть дела.

После первых допросов и 50-дневного пребывания в японской тюрьме пленников отправили в «губернский» город Мацмай (город Фукуяма, на крайнем юго-западе острова Хоккайдо). Здесь пленников заперли в клетках. Сперва их допрашивал губернатор Аррао Тадзимано Кано. Затем началось знакомство с «сыщиком центрального правительства» Мамия Ринзоо, специально присланным в Мацмай сегуном, фактическим правителем Страны восходящего солнца.

Мамия Рензоо, математик и лесовод, считался у японцев открывателем острова Карафуто (Сахалина). В ходе допросов он утверждал, что «японцы имеют основательную причину подозревать русских в дурных против них намерениях и что голландцы, сообщившие им о разных замыслах европейских дворов, не ошибаются». Но все выглядело гораздо проще: голландцы, монополизировавшие торговлю с Японией, не желали иметь конкурентов.

Головнин со своими спутниками задумал совершить дерзкий побег из плена. На него согласились все, кроме мичмана Мура, изучившего к тому времени довольно сносно японский язык и заявившего о своем желании остаться в Японии переводчиком. Штурман А.И. Хлебников из стальных игл, клочка медного листа и нескольких бумажных листов, склеенных рисовым отваром, смастерил компас. Побег был совершен через подкоп под стену тюрьмы. К берегу моря шли по ночам, днем прятались в зарослях бамбука, среди камней. Однако на берегу беглецы были схвачены и вновь оказались в японской тюрьме…

Тем временем лейтенант П.И. Рикорд не останавливается в своих попытках освободить из плена участников географической экспедиции. Он совершает две экспедиции — к острову Кунашир в 1812 году и к острову Иезо (Хоккайдо) — в следующем. Теперь он командовал двумя военными кораблями — шлюпом «Диана» и бригом «Зотик». Вблизи кунаширских берегов Рикорд захватил несколько японских судов. Экипажи русских кораблей готовятся к десанту и штурму той крепостицы, где был вероломно захвачен Головнин со своими спутниками.

Вскоре Рикорду удалось захватить крупное торговое судно, и от его судовладельца и капитана Такатай-Кахи было получено известие о том; что Головнин и его спутники живы и находятся на Хоккайдо.

В октябре 1813 года настойчивому Рикорду наконец удается вызволить Головнина со спутниками из японского плена. Будущий начальник Камчатской области, академик Санкт-Петербургской академии наук и адмирал П.И. Рикорд описал плавание к Курилам и японским берегам в мемуарах «Записки флота капитана Рикорда о плавании его к Японским островам в 1812 и 1813 гг. и сношениях с японцами».

В своих записках Рикорд описал торжественную церемонию передачи ему японской стороной русских пленников. Особенно его поразила церемониальная вежливость японских официальных лиц:

«…На другой день состоялась прощальная аудиенция. Губернатор поднял над головой плотный лист бумаги, испещренный иероглифами, торжественно объявил: „Это повеление правительства“. Документ извещал, что отныне и навсегда поступки лейтенанта Хвостова признаются «своеволием», а не действиями, согласованными с Петербургом, а посему и прекращается пленение капитана «Дианы».

Затем была прочитана другая бумага. Уже не правительственная, а губернаторская. Теске (переводчик. — А.Ш.) тут же перевел ее. Она гласила: