Жиль Кепель - Выйти из хаоса. Кризисы на Ближнем Востоке и в Средиземноморье

Разочарование не заставило себя долго ждать. Я обожал сирийские пейзажи, напоминавшие деревню к северу от Ниццы, где в детстве я проводил каникулы. Они также будили в моей памяти эпическую поэму « Одиссея », которую я только что прочел на подготовительных курсах по античной литературе и истории. Впрочем, эти романтические размышления о прошлом не могли скрыть от меня жестокость режима и насилие в обществе, которые я мог наблюдать воочию. (Риад Саттуф, родившийся в том же 1978 году, прекрасно передал мои собственные наблюдения и переживания в автобиографических комиксах «Араб будущего », вышедших в 2014 году.) Мы с моими однокашниками, привыкшие к вольнице Латинского квартала, научились понижать голос в общественных местах и подозревать всех и каждого, живя в условиях «левой» диктатуры. Мы избегали разговоров о тех, кто сгинул в тюрьмах, и общения с их близкими. При таких вот обстоятельствах я познакомился во Французском институте Дамаска с ученым Мишелем Сёра, который был на 8 лет меня старше (он родился в 1947 году). Это была настоящая жизненная удача. Превосходный арабист и социолог, ученик профессора Алена Турена, он сделал темой своей научной работы сирийский режим. Впоследствии, поселившись в Ливане с женой и дочками, он заплатит за свои исследования жизнью. 22 мая 1985 года он был взят в заложники в аэропорту Бейрута загадочной «Организацией исламского джихада», связанной с Тегераном и Дамаском, и погиб в заточении в 1986 году, оклеветанный убийцами, как «шпион под видом ученого».

Еще до этой трагедии, оставившей отпечаток на всей моей жизни и коренным образом изменившей мое мировоззрение, разочарование от столкновения с шокирующими реалиями Сирии вынудило меня вернуться в Париж. Вдохновленный научными подвигами Мишеля Сёра, я ушел с отделения, объединившего к тому времени изучение античной и древнеарабской цивилизаций. В стремлении осмыслить ту драму, которая разыгрывалась на Ближнем Востоке, драму, окончательно лишившую меня моей юношеской наивности, я решил заняться политологией.

Почти сразу после моего поступления в 1978 году в Институт политических исследований («Sciences Po») мне пришлось столкнуться с еще одним парадоксальным явлением: началом Исламской революции в Иране. Несмотря на год, проведенный в Дамаске, мне не хватало тогда данных, позволявших представить в соответствующем контексте и «революционную» исламизацию по-тегерански, одновременно шиитскую и антиимпериалистическую, и ее реакционный, суннитский и антисоциалистический вариант в исполнении Эр-Рияда. Более того, именно в это время начался период хаоса, двумя движущими силами которого были головокружительный рост цен на нефть и усиление политического исламизма. Они и начали разрывать Левант на части. Взаимодействие этих двух явлений определило характер минувших пятидесяти лет, сказавшихся на судьбе двух поколений. Своего чудовищного апогея хаос достиг именно в Леванте, с провозглашением там 29 июня 2014 года, в начале Рамадана, «халифата» ИГИЛ.

В этот год случился также неожиданный и небывалый по масштабам – на 70 % – обвал цен на нефть. Это заставило пересмотреть среднесрочные и долгосрочные сценарии развития региона, его политические, экономические и социальные модели, и даже то место, которое должна занимать в нем религия. У этого события был целый ряд причин, в числе которых рост добычи сланцевой нефти в США, в результате чего они потеснили Россию и Саудовскую Аравию в качестве ведущей нефтедобывающей страны мира. Но наряду с этим происходили изменения в потребительском поведении стран ОЭСР. Здесь рост использования электрического транспорта и, как следствие, падение спроса на нефть способствовали постоянному снижению цен на нее. Эти совпадающие по времени явления ставили под сомнение жизнеспособность рентной экономики, с которой у нас принято ассоциировать Ближний Восток последние полвека. Они же означали, что под вопросом и судьба порождения этой экономики – гегемонии политического исламизма, насаждавшегося и арабскими нефтяными монархиями, и их иранскими конкурентами на другом берегу Персидского залива.

Одно тривиальное, на первый взгляд, событие конца 2017 года подчеркивало беспрецедентное расхождение между королевскими династиями Аравийского полуострова и салафитским истеблишментом. Тот на протяжении всех этих десятилетий обеспечивал религиозное обоснование их власти, одновременно при королевской поддержке расширяя свое влияние на всю общину мусульман-суннитов. 26 сентября, несмотря на протесты улемов, взывавших к необходимости соблюдения морали в их понимании, король Саудовской Аравии Салман постановил, что по окончании месяца Рамадан 2018 года женщинам в стране будет разрешено водить машину. Королевский указ вышел через 27 лет – одно поколение спустя – после того, как 6 ноября 1990 года саудовки, осмелившиеся сесть в Эр-Рияде за руль, подверглись преследованиям и оскорблениям.

Далее на сцену вышел наследный принц Саудовской Аравии Мухаммед ибн Салман, которому едва минуло тридцать два года, этот луч света в темном царстве геронтократии. Он намеревался модернизировать саудовский рынок труда, включив в него обретших мобильность женщин в качестве дополнительного ресурса постнефтяной эры. В ноябре 2017 года он развернул масштабную кампанию против экстремизма, которому, по его словам, страна потворствовала с 1979 года. Действительно, это был судьбоносный год, начавшийся с триумфального возвращения аятоллы Хомейни в Тегеран и закончившийся введением советских войск в Афганистан, положившим начало джихаду в этой стране. Тогда же, в 1979 году, открылся ящик Пандоры, из которого был выпущен международный исламский терроризм, терзающий нас по сей день. Таким образом, под вопрос была поставлена сама суть системы саудовского ваххабизма, господствовавшей на Ближнем Востоке с тех пор, как нефть была использована как политическое оружие, позволившее одержать победу в Октябрьской войне 1973 года между Израилем и арабскими государствами. То, как обе стороны сами обозначали этот конфликт – «Война судного дня» и «Война Рамадана» соответственно, – явилось ярким символом того, насколько значимым в последующие годы стало религиозное наполнение политической сферы.

Последующие страницы посвящены ретроспективному анализу этих сумбурных десятилетий и размышлениям о возможных путях выхода из хаоса. Я сам был свидетелем, аналитиком и «хроникером» событий этих 50 лет и даже их невольным участником после вынесения мне игиловцами за мои исследования смертного приговора. Следовательно, на этих страницах найдет отражение и мой личный подход к изучаемым явлениям, определяющий отбор и изложение фактов. В силу этого внешне обыденные события, кажущиеся мне в ретроспективе красноречивыми, будут рассматриваться на фоне долгосрочных исторических тенденций.