Анастасия Шишкова - Евразийская модель российского государства. Монография

Русская государственность, доставшаяся в наследство от монголов, считают евразийцы, основывалась на прочном религиозно-бытовом основании. «Всякий русский независимо от своего рода занятий и социального положения принадлежал к одной и той же культуре, исповедовал одни и те же религиозные убеждения, одно и то же мировоззрение, один и тот же кодекс морали, придерживался одного и того же бытового уклада» [38] Гумилев Л.Н. От Руси к России: очерки этнической истории. М.: Экопрос, 1994. С. 296. . Различия между сословиями были не культурные, а экономические, не качественные, а количественные. Основанием всего была религия, православная вера, которая являлась не совокупностью догм, а цельной системой жизни, которая в евразийской концепции называется «бытовым исповедничеством». Православие и русский быт были неотделимы друг от друга, являлись единым целым.

Необходимо подчеркнуть, что государственная идеология составляла органическую часть «бытового исповед-ничества». Царь являлся воплощением государственной идеи и национальных интересов, проводником Божьей воли, несущим ответственность перед Богом за весь народ, а потому царствование представлялось нравственным подвигом. Власть царя поддерживалась «бытовым исповедничеством», которое само находило опору в царе. «Таким образом, царь и бытовое исповедничество взаимно поддерживали друг друга, составляли друг с другом нераздельное целое, и в этой крепкой спаянности лежала прочная основа древнерусской государственности» [39] Гумилев Л.Н. От Руси к России: очерки этнической истории. М.: Экопрос, 1994. С. 237. . Так как быт, культура и вера воспринимались как единое целое, то между понятиями «русский» и «православный» ставился знак равенства. Иноплеменник воспринимался как «чужой» и по вере, и по культуре, то есть это было не этнографическое, а этическое различие. Определенная толерантность была в отношении религий, не соприкасающихся с христианством; мусульмане, буддисты, язычники являлись «грешниками» по неведению, незнанию, неправославные же христиане, католики и протестанты, сознательно «отвергающие божественные истины», считались еретиками.

Заметим, что, несмотря на различие идеологического обоснования, между монгольской государственностью и московской евразийская концепция усматривает общие черты, которые позволяют считать московскую государственность преемницей монгольской. Во-первых, существовала определенная форма быта и психологическая установка (кочевнический быт – в империи Чингисхана, «бытовое исповедничество» – в Московском государстве). Во-вторых, глава государства воспринимался как образец идеального правителя, а государственная дисциплина строилась на всеобщем подчинении и народа, и монарха божественному началу, земным воплощением которого является правитель. И наконец, добродетелью подданных являлось отсутствие привязанности к материальным благам и преданность религиозному долгу.

Основное отличие государственности монгольской от московской, по мнению евразийцев, – это различие в содержании той религиозной идеи, которая являлась системообразующим элементом. Вместо «расплывчатого и демагогически бесформенного» шаманизма – православие, которое соединило все стороны быта и культуры с государственной идеологией. Кочевников, на которых делал ставку Чингисхан и которые не были связаны с определенной религией, но связаны с определенными этносами и с географическими условиями, заменило «бытовое исповедничество», прочно связанное с религией, но независимое от этноса и географических условий. Вместо полной веротерпимости, подрывающей основы государственности, в Московском государстве установилась веротерпимость ограниченная, полностью соответствующая догмам православной веры. Эти отличия и определили преимущества русской государственности, которая к тому же была свободна от притязаний над Азией, так как то, что «можно завоевать, но нельзя удержать в руках, несомненно, ослабляет государство» [40] Гумилев Л.Н. От Руси к России: очерки этнической истории. М.: Экопрос, 1994. С. 240. .

Подчеркнем, что перед московской государственностью стояла задача, которой не было у монгольской – оборона против Запада, что ставило Россию перед необходимостью усвоения западной военной техники, а значит, и промышленности. Выполнение этой сложной задачи взял на себя Петр I, однако, по выражению Трубецкого, «увлекся», и произошло то, чего следовало опасаться больше всего: военная мощь была куплена ценой полного культурного и духовного порабощения России Европой.

«Заимствуя западную технику для укрепления внешней мощи России, Петр I в то же время наносил русскому национальному чувству самые тяжелые оскорбления и разрушал все те устои, на которых покоилась внутренняя мощь России» [41] Гумилев Л.Н. От Руси к России: очерки этнической истории. М.: Экопрос, 1994. С. 242. . Он отменил институт патриаршества, принципиально важный для государственно-идеологической системы, разрушил «бытовое исповедничество» правящего класса, заменив его космополитичным и без-религиозным европейским светским бытом, искоренил представление о царе как идеале правителя, так как сам вел безнравственный образ жизни, серьезно поколебал морально-религиозные устои общества. Поэтому сторонниками дела Петра I могли быть только иностранцы, беспринципные карьеристы или откровенные мошенники; русскому человеку, в котором сильны были моральные и религиозные устои, политика Петра I должна была казаться отвратительной и антирусской.

С этой мыслью евразийцев соглашается Л.Н. Гумилев: «Новые люди, пришедшие с Петром к управлению страной, были карьеристы и казнокрады. Взятки, коррупция достигли при «преобразователе» такого распространения, какого в XVII в. бояре и представить себе не могли» [42] Гумилев Л.Н. От Руси к России: очерки этнической истории. М.: Экопрос, 1994. С. 290. . Русская историография отмечает, что у Петра I не нашлось достойных преемников, и это было вполне закономерно, так как порядочный и высоконравственный человек не мог проникнуться идеями царя-реформатора и примкнуть к его делу. Парадокс состоит в том, что Петр был необыкновенным патриотом, но беда была в том, что он любил не реальную Россию, а свою идею о ней как о великой европейской державе, смотрел на Россию как на материал для воплощения этой мечты. Этим, по мнению евразийцев, и объясняется амбивалентность его политики: самоотверженная любовь к Отчизне и оскорбление национального чувства. Антинациональная петровская политика была вызвана не исторической необходимостью, а личностью самого Петра.