Георгий Вачнадзе - Секреты прессы при Гобачеве и Ельцине

«Слухи о том, что Владимир Севрук снова „пошел в гору“, подтвердились Решением высших инстанций (Президиум ВС СССР и лично Лукьянов — куда уж выше?) ему отдана во владение „Неделя“.

Ну, отдана, так отдана — чего тут сенсационного? При развитом феодализме воеводства всегда так раздавались и раздаются. Что журналисты так уж разволновались?

Подумаешь, событие — назначение какого-то Севрука куда-то редактором, хотя бы даже и главным! Однако в том и дело, что не куда-то, а в одно из самых массовых и уважаемых в глубинке изданий, и не какого-то, а хорошо известного всем, кому приходилось в годы затхлости пробивать свежие мысли, кому выламывала зубы самая гуманная в мире цензура.

Севрук не чиновник из ведомства, он вестник иных миров — сумрачных, пропахших серой и чернилами. Возьмите Суслова. Тоже ведь порождение сталинско-брежневской системы, но в нем не было никакой загадки! Прост и ясен, как те галоши, которые, говорят, он зачем-то положил в холодильник незадолго до смерти. Невежественный догматик, каким-то завихрением вынесенный случайно в верхние слои партийного болота. Севрук не невежда (кандидат филологических наук!) и не догматик, а человек, исполненный канцелярской романтики и чиновничьей мистики.

Каюсь, я с группой аспирантов АОН при ЦК КПСС тоже приложил руку к его карьере. Мы оказались свидетелями, как наш однокашник сначала добрый месяц выражал восторг по поводу повести своего земляка Василя Быкова „Мертвым не больно“, а потом вдруг опубликовал в „Правде“ идеологически-обличительный пасквиль на нее же. Мы тогда, созвав партийное собрание, обрушились на Севрука за лицемерие и двуличие, имея главной целью не позволить такому человеку попасть в штат аппарата ЦК. Наивные люди! Похоже, мы создали своими обличениями ему такую рекламу, что ЦК ухватил Севрука двумя руками. Услуги этой он, однако, не оценил и добрых двадцать лет всеми доступными ему средствами „перекрывал кислород“ тем, кто, хоть и не желая того, помог ему сделать карьеру. А возможности в смысле кислорода в ЦК были безграничные Даже у рядового инструктора, не говоря уж о первом заме идеологического отдела.

В чем, по-вашему, главное аппаратное гурманство? В том, чтобы не допускать никакого шума, рукоприкладства, ругани. Тихо по телефону слово скажешь кому надо — и все. Кто-то где-то синеет от удушья, ничего не понимая. И никаких тебе отпечатков пальцев, никаких улик! Очень любил он такой прием, например попросить чью-нибудь статью прислать из журнала и погрузиться в неотложную работу. Месяц терпеливо ждет редакция, второй, третий. На шестой все начинают понимать как надо — не по поводу статьи, а по поводу автора. А вот сам автор до конца дней своих так и не поймет, почему к нему вдруг охладели.

Иди такой прием. Выждать, когда книга намеченной жертвы уже набрана и сверстана. И в этот момент телефончик тихо „динь-динь“. В одной моей книжке Севрук обязал (по телефону, разумеется, не письменно) издательство произвести „выдирку“ в тираже 100 000 экз. за то, что в ней содержалось упоминание о (безымянном!) карьеристе, работавшем помощником у областного деятеля. „А вы знаете, — сказал директору издательства Севрук сурово, — что помощники в областях положены только первым секретарям обкома партии?“ „Выдирку“ производили вручную. Больше я в этом издательстве не печатался.

Аналогичная история произошла и с послесловием В. Оскоцкого к тому прозы В. Быкова. Из-за упоминания в ней повести „Мертвым не больно“, осужденной в „Правде“ (самим Севруком!). Тираж тоже был 100 000 экз. А саму повесть в белорусском издательстве, по его же указанию, пришлось выкидывать из уже набранного тома собрания сочинений. И опять ни ножа, ни удавки, ни кистеня не потребовалось. Только звоночки и намеки. Воля партии осуществлена, авторитет ее поднят еще выше.

Алесь Адамович от лица пишущей братии не раз говорил Михаилу Сергеевичу: „Пока у нас идеологией заправляет в стране Севрук, ни один серьезный человек не поверит, что перестройка действительно началась“. Серьезным людям тогда решили дать основание поверить в начало перестройки…

Теперь многие ведут речь о ее конце. Я и сам так не раз говорил, но все мне не хватало какой-то точки. И вот точка поставлена?

Будет поставлена, можно не сомневаться, если мы все сообща не переправим ее на запятую».

Справедливость для редакции «Известий» и для всех ее читателей восторжествовала 23 августа 1991 года, когда после увольнения Н. Ефимова главным редактором «Известий» был избран Игорь Голембиовский. Учредителем газеты стал ее журналистский коллектив вместо прежнего учредителя в лице Президиума Верховного Совета СССР. Хэппи-энд? Как бы не так. На совести известинцев грехов не меньше, чем у правдистов. Последним-то верили читатели намного меньше, чем первым. Потому и эффективность отравляющего слова дезинформации со страниц «Известий» была всегда многократно выше, чем у остальной партийной печати.

Впрочем, будем справедливы. Ни один номер «Известий» трех дней путча в августе не вышел без информации о деятельности Б.Ельцина и А.Собчака и многих тысяч их сторонников в Москве и Ленинграде; газета в московском выпуске («Известия», № 198, вечерний выпуск, 20.8.1991) дала на первой полосе два огромных снимка демонстраций протеста против диктатуры, сделанных вечером 19 августа у Белого дома, затем еще один аналогичный снимок из Ленинграда. Накануне, в № 197, целиком занятом официальными материалами ГКЧП и прессконференции Янаева и его коллег, тем не менее, нашлось место и для парочки материалов, из которых было ясно, что Б. Ельцин не только не стал гэкачепистом, а совсем да же наоборот, призвал к борьбе с диктатурой и самозванцами. Один из наиболее честных (всегда и во все времена) сотрудников «Известий» (22.8.1991) И.Овчинникова описывала ситуацию в редакции, вспоминая, как уходил из газеты после октябрьского переворота и снятия Н.С. Хрущева самый знаменитый (самый лучший) из всех советских главных редакторов центральных газет Аджубей (зять Хрущева, он имел право на собственную точку зрении и к тому же был очень талантливым человеком), сравнивая это прошлое с тремя днями августа 1991 года:

«В эти дни все мы вместе и каждый в отдельности прошли такую проверку на меру журналистской ответственности, какой молодые не проходили никогда, а те, кто постарше. А кто постарше, в их числе автор этих строк, вспоминали бесконечно длинный день в октябре 64-го, когда вниз по известинской мраморной лестнице, медленно, минуя этаж за этажом, спускался такой чтимый и уважаемый всеми главный — Алексей Иванович Аджубей. Мы провожали его, стиснув кулаки и не скрывая слез, но вечером этого же дня выпустили газету, ничуть не похожую на ту, что делали вместе с ним еще вчера.