Янош Бачо - Нацизм. От триумфа до эшафота

Редактор и владелец пресловутого нацистского листка «Штюрмер», призывающего к расовой ненависти, Юлиус Штрейхер стоит с широко расставленными ногами, все же он почти шатается, когда слышит свой смертный приговор. Наклонившись вперед, Иодль следит за речью председателя и, когда слышит слова «приговаривает вас к смертной казни», презрительное шипенье слетает с его губ, и он, гордо выпрямившись, уходит твердой походкой.

Вальтер Функ, который совершенно определенно рассчитывает на смертный приговор, разражается рыданиями, когда председатель сообщает, что его приговаривают только к пожизненному заключению. Перед уходом он низко кланяется суду… Восемнадцать раз открывается и закрывается задрапированная дверь, пока всем обвиняемым не зачитывают приговор. Серебристые стрелки больших настенных часов в зале показывают 15 часов 40 минут. Суд тихо, молча расходится. Его всемирно-историческая роль выполнена.

Снаружи, в коридорах начинаются соревнования журналистов по бегу к телефонным и телеграфным кабинкам: сегодня вечером в большинстве мест на земле будут изданы специальные выпуски газет, чтобы оповестить многострадальный мир: есть еще правосудие на земле, главные военные преступники несут достойное наказание за преступления против человечества.

Прозвучало двенадцать смертных приговоров: Герингу, Риббентропу, Кейтелю, Кальтенбруннеру, Розенбергу, Фрику, Франку, Штрейхеру, Заукелю, Йодлю, Зейсс-Инкварту и Мартину Борману, который был осужден заочно. Гесс, Функ и адмирал Редер были приговорены к пожизненному тюремному заключению. Бальдур фон Ширах и Альберт Шпеер за свои преступления получили по 20 лет тюрьмы, Константин фон Нейрат — 15 лет, адмирал Дениц — глава последнего, так называемого фленсбургского кабинета — 10 лет тюрьмы.

После оглашения приговора всех обвиняемых ведут обратно в камеры. Но едва только закрываются за ними двери, как они одна за другой начинают открываться. Приехал гость: один из психологов тюрьмы главных военных преступников, Густав М. Гилберт, который готовится писать о них книгу. Первой он посещает камеру Геринга.

«Его лицо — свинцово-серое и ледяное, глаза выпучены. Он почти бросается на топчан, машинально тянется за книгой, — пишет в своем дневнике Гилберт. — Его руки дрожат, хотя он пытается выглядеть равнодушным У него мокрые глаза, он судорожно хватает воздух, он близок к нервному потрясению». Тюремному парикмахеру Герману Витткампу, который позже его бреет, Геринг говорит: «По крайней мере теперь мы уже знаем. Ну, пусть вешают — стрелять они все равно не умеют. Я всегда рассчитывал на 11 смертных приговоров — без Бормана. Мне непонятен только случай с Йодлем. Вместо него я думал о Редере».

После этого тюремный психолог Гилберт посещает Рудольфа Гесса. «Гесс весело смеется, как говорит, он даже не слушал и, таким образом, даже не знает, каков приговор». Затем следует Риббентроп. «Он производит жалкое впечатление. Он бегает кругами по своей камере и кричит: «Смерть! Смерть! После этого я уже не смогу написать мемуары. Неслыханно! Я настолько им ненавистен, настолько ненавистен?!»

Кейтель стоит спиной к двери, когда входит Гилберт, и только спустя длительное время поворачивается к гостю. В его глазах паника. «Смертная казнь через повешение?! Я думал, от этого меня избавят!» — говорит он. Франк дружески улыбается, но даже не может смотреть на Гилберта. «Смертная казнь через повешение… — шепчет он кротко и покорно кивает. — Но я заслуживаю и рассчитывал на это, ведь сколько раз я вам об этом говорил. Но я рад, что смог защищаться во время процесса и могу еще раз просмотреть свои дела». Судорожно стиснутые руки и испуганное выражение липа Кальтенбруннера выдают его скрытый страх. Функ ходит по камере взад и вперед и бормочет: «Пожизненно? Что это означает? Не хотят ли они запереть меня сюда на всю жизнь? Или все-таки хотят?»

Выражение лица Бальдура фон Шираха мрачное. «Двадцать лет…» — шепчет он и обеими руками хватается за голову. Гилберт отвечает ему, что его жена определенно довольна, ведь он избавился от смерти. «Лучше быстрая смерть, чем медленная», — отвечает Ширах. Словно проглотивший аршин Йодль нетерпеливо шагает по камере. На его лице красные пятна. «Смертная казнь — через повешение?! — говорит он Гилберту. — Этого я действительно не ожидал.

Смертный приговор — это было бы в порядке. Кто-то должен нести ответственность. Но через повешение?» Его губы дрожат, голос то и дело прерывается. «Моя жена и мой адвокат опротестуют приговор. Может быть, удастся заменить повешение расстрелом», — добавляет он с надеждой.

Тяжелее всего переносит сообщение о смертном приговоре Заукель. Тюремному врачу, парикмахеру и Гилберту он говорит, что приговор — наверняка ошибка перевода, недоразумение, которое скоро обнаружат и исправят. Его отчаяние скоро распространяется среди его друзей, и Зейсс-Инкварт, который также присужден к смерти, пишет ему «утешающее» письмо, которое передает немецкий тюремный врач д-р Людвиг Пфлюкер.

«Дорогой Заукель! Вы неправильно представляете приговор. Как я слышу, вы думаете, что такой приговор был вынесен потому, что вам неправильно истолковали его отдельные положения. Я не разделяю этого взгляда. С наших плеч, которые были достаточно храбры и сильны, для того чтобы бороться в первых рядах нашего народа в борьбе не на жизнь, а на смерть, не может снять ответственности то обстоятельство, что на все давал приказы фюрер. Если в день победы мы стояли в первых рядах, то в часы несчастья мы тоже можем претендовать на первые ряды. Своим поведением мы можем помочь нашему народу в построении будущего. Ваш Зейсс-Инкварт».

Однако Заукелю не помогает даже эта «логика». Он и дальше пытается доказать, что приговор — ошибка перевода.

Между тем медленно проходят две кажущиеся бесконечными недели. Казнь осужденных на смерть назначается в ночь с 15 на 16 октября 1946 года, но это время держится в глубокой тайне. Сами осужденные рассчитывают на 14 октября. В это время в Союзную контрольную комиссию в Берлине поступает несколько официальных прошений о помиловании, и принимаются различные меры частного порядка в интересах отдельных лиц. От влиятельных кругов прибывают письма к фельдмаршалу Монтгомери, президенту Трумэну, премьер-министру Эттли, более того, определенные немецкие круги пытаются принудить к вмешательству и папу. Но все эти усилия оказываются тщетными…

А в это время дни в нюрнбергской тюрьме проходят однообразно. Точную картину этих дней дают воспоминания тюремного врача д-ра Пфлюкера. Фельдмаршал Йодль читает сочинения Вильгельма Раабе, Ганс Франк с дружеской улыбкой встречает каждый визит д-ра Пфюкера и восторгается книгой Франца Верфеля «Жизнь фон Бернадотта». Риббентроп пытается у всех узнать, где будет казнь. Кейтель просит д-ра Пфлюкера сказать органисту, играющему по вечерам песни, не играть больше «Спи, мой беби…», потому что эта песня пробуждает в нем болезненное воспоминание…