Владимир Жириновский - Иван, запахни душу

Об этом и я хотел бы сказать. Для меня в моем повествовании – размышлении нет мелочей. Любая тонкость ценится также высоко и значимо, как самая распрекрасная теория и как сегодня любят говорить везде и всюду - концепция.

Что мы с тобой, Ваня, знаем из русской литературы, русской культуры вообще, если, скажем будем исходить из школьной программы?

Что ты читал у Пушкина? Пожалуй, ответишь без запинки - «Евгений Онегин». И то, не потому что читал, а потому что «проходили», писали даже сочинение «Образ Татьяны в поэме Евгений Онегин». С некоторой заминкой вспомнишь повесть «Дубровский». Ну и уж совсем невероятно, если назовешь «Капитанскую дочку». Фильм, видимо смотрел про Емельяна Пугачева.

Вот и весь, Ваня, твой Пушкин.

А ведь у него не только те, что я назвал, произведения есть. Например, маленькие трагедии. Среди них одна из лучших «Моцарт и Сальери». Года три назад телевидение предложило мне сыграть как бы в шутку, а получилось, всерьез, роль Моцарта. Сальери играл Константин Боровой. Получилось неплохо.

Все смотрели с удовольствием. Фильм получил немало откликов телезрителей. В подавляющем большинстве - удивлялись, не могли представить, что Жириновский способен играть такую роль. Причем, сыгранную, если и не на равных с покойным Иннокентием Смоктуновским, то во всяком случае не так уж плохо.

А что мы знаем из школьной программы о Горьком?

Сегодня, по-моему, его вообще исключили из списка изучаемых писателей, если не ошибаюсь. Почему?

Сперва сами же замучили нас горьковской «Матерью», «Песней о Соколе», «Старухой Изергиль» - действительно самые худшие и тенденциозные вещи. «Буря, пусть сильнее грянет буря!», - как сейчас помню. Наизусть заставляли учить. Ну, и кому, на хрен, нужна эта буря?

Или старуха эта. Сидит какая-то баба-яга, курит самокрутку, то ли цыганка, то ли молдаванка, хрен ее поймет. Вспоминает молодость, кто и как ее трахал. Выплывает этот Данко. Для неё, может быть, и любимый. Ну, а мне на черта он сдался? Что я как читатель, как учащийся паренёк получу духовно от знакомства с этим обормотом? Да, ничего, пустое всё как песок в руке - не удержать.

«Море смеялось», - это уже лучше.

Всегда, когда смотрю на море, вспоминаю эту горьковскую крылатую фразу. Хорошо. Просматриваю его 30-томное собрание сочинений и нахожу там массу неизвестных и на редкость глубоких произведений. Скажем, цикл рассказов «По Руси» - это же прекрасно! Или посмертный роман-исследование о жизни поколения рубежа Х1Х-ХХ веков «Жизнь Клима Самгина».

Мы тоже с тобой, Ваня, живем на рубеже веков ХХ и ХХ1-го. Интересно знать, что думали 100 лет назад? Думаю, - да.

Сорок лет жизни описал Горький как бы глазами Клима Самгина.

Но мне почему-то из-за плеча этого смого литературного Клима всё время видится выглядывающее скуластое лицо молодого Пешкова. Тут же вспоминаются другие его замечательные биографические повести «Детство», «В людях» и особенно - «Мои университеты», где он описал попытку собственного самоубийства.

Моими университетами, Ваня, я называю годы учебы. Сначала в школе. Потом - в университете.

Но что куда важнее и значимее - познание жизни. Те уроки, которые изо дня в день даёт нам самый суровый, но и самый справедливый университет - повседневная жизнь.

Первый класс в школе - сентябрь 1953 года - я запомнил не первым звонком, не первой партой, за которую сел впервые учиться, не первым завтраком в школьной столовой. Я запомнил его доргой - как шёл из школы.

Шёл один, без мамы, она всегда на работе, в руках новенький портфель. Именно в тот момент я и ощутил новое качество в своей жизни - учащегося, когда надо не бегать и орать, а думать головой. Запомнил первую учительницу - Марию Петровну Семисалову. Запомнил ее первые обращенные к нам слова: «Ребята, теперь вы не просто мальчики, вы ученики, вы - школьники». Почему без девочек? Потому что смешанные школы ввели только после смерти Сталина только с сентября 1954-го.

С момента рождения я всюду шёл один, сам, напролом и напрямик. И всегда у меня было чувство какой-то досады, горечи, неудовлетворенности, потому что я никогда не испытывал радости, никакой радости.

Никто меня не поздравил, никто не обнял, никто не приголубил. Маме всегда было некогда, она работала.

Я спал, когда она уходила на работу, и уже засыпал, когда она возвращалась с работы, иногда я не видел ее подолгу.

И даже в воскресенье, этот единственный выходной день, - субботу сделали выходным, когда я уже покинул родной дом, - в воскресенье она тоже была занята чем-то, всегда была занята: надо было стирать, мыть, убирать, а тем более, что квартира-то была коммунальная.

А ведь вся она, эта квартира, раньше была наша. В 1940 году ее получил первый муж моей матери. Он был полковником, военнослужащим. Ему, жене и пятерым детям дали трехкомнатную квартиру на семерых.

Но началась война и стали подселять. Сперва забрали одну комнату, потом вторую. К концу войны мама осталась в одной комнате.

Мама умерла в мае 1985-го. Я оглянулся на ее жизнь, и мне стало больно: действительно, она ничего радостного не видела. Всю жизнь - унижения и оскорбления.

Это, видимо, была участь всего нашего народа. Мои мать и отец родились в Российской империи, отец - в 1907 году, мать - в 1912 году. И весь этот век они мучились.

Сначала царь и Российская империя, потом революция и гражданская война, потом Великая Отечественная война, и эти вечные переезды, вечные какие-то формальности, паспорта, прописки, можно - нельзя, переместились через всю страну, из Европы в Азию. Умерли раньше времени. И вся жизнь в переездах. Сколько городов, сколько квартир поменяли...

Всю нацию посадили на колеса.

Весь русский народ - на повозке, дребезжа по проселочным дорогам, по ухабам. Весь двадцатый век. И немцев разбили, и в космос вышли. Но разрушили семьи, все устои, потеряли архивы, родственные связи.

Сколько людей перемешалось, потерялось.

А как хорошо было в начале века. Российская империя. И отец, и мать были оба подданными Российской империи. Потом проведут границы, и это будет уже не Украина и не Польша, это будет уже не Пензенская губерния, а Мордовская республика, не город Верный, а Казахская автономия, а потом Союзная республика, и, наконец, независимый Казахстан. За что, за что такая напасть на мою семью? За что такая мука для всего русского народа?

Первый школьный класс. Он мне запомнился тем, что я шёл один, с портфелем, в белом костюмчике, вверх по улице Дзержинского, туда, где я жил, на улицу Дунганскую. Позже ее переименовали в улицу Масанчи.

Евроазиатский город Алма-Ата. Там почти не было ничего азиатского, но география заставляла считать его азиатским. Четыре тысячи километров от Москвы на юго-восток. Китай и Индия были к нам ближе, чем Москва.