Юрий Екишев - Россия в неволе

Читаешь Бунина – и видишь тюрьму. Для русского везде тюрьма, где нет России. Его рассказы – это ежедневные воспоминания зека о воле, даже как бы мои воспоминания, которые незачем и записывать – у Ивана Алексеевича очень неплохо получилось – живо, с обязательной влагой, то ли дождевой, то ли слезной – ведь так же, закрыв глаза, лежишь и видишь по эпизодам куски детства, отца в огромных болотных сапогах, пришедшего тебя навестить, простывшего, лежащего на раскладушке вдоль печки; мать, бабушку, раздувающих на дворе дома летнюю печку (несколько кирпичей, на них железный лист, труба), чтоб варить там на всю семью, и не топить дома в жару; реку, вечно прохладную, комариную, к которой привыкал всю жизнь, и потом тащил туда ещё кого-нибудь, показать, подарить – друзей, девушку; весь деревенский простой простор, когда закат охватывает тебя со всех сторон, говоря о том, что что-то может быть со всех сторон, не обязательно только впереди, там, куда смотришь, а везде, и вечно, и, возможно, всегда, даже когда тебя не было, или не будет – весь этот мир, путь к которому, теперь через долгую дорогу, можно сказать через войну.

Хочешь узнать, что такое долгая тюремная тоска – почитай Бунина,

Хочешь узнать, что такое тюремная ярость – пожалуйста, Гамлет.

Только для него наоборот, родина – тюрьма, когда на ней не все в порядке с совестью и истиной. Тоже достойно внимания и уважения.

По любому получается – жизнь без той родины, которая свободна и прекрасна – это тюрьма. Родина для нормального человека – это земля не имеющая изъянов, это земля, где нет уродов, убийц, процентщиц, приживал и растлителей. Где одна любовь.

Выходит, новое слово, которое мы совместно ищем, оно же и самое непонятное, и не такое уж новое – что же ещё больше разволновало людей, чем любовь, и слова о любви? Её-то и не достало Родиону, чтобы стать героем.

И её-то было в избытке у Меркурия с Евпатием, стоявших посреди своей земли. И это она, любовь, говорила их устами: "Мы хотим умереть!" И это ей молясь непрерывно – "руками сражаясь, сердцами молясь, положили они в тот день десятки тысяч"…

Хорошо, что предел положен человеку сто двадцать лет (Симеон-Богоприимец был, пожалуй, единственным исключением), и не дотянул Ф.М. до наших дней (его бы по пути Ленин всё равно бы постарался прикончить) – и не слышит, как за "исконно русское" выдают всё это "нелюбимые с нелюбимыми" – разве нелюбовь в России воспевал когда кто? И не удивляется, встретив живёхонького Свидригайлова, заправляющего и "Спид-инфо" и сетью магазинов "Интим", и продающего русских девочек за рубеж… И не обнаружит с апоплексическим ударом, что старуха-то процентщица жива, жива-здорова, клонировалась, размножилась противоестественным способом, сделала себе операцию по смене пола, и теперь одна во многих лицах заправляет государством Российским… А Лизавета всё там же – в очереди за пенсией и социальным проездным…

Всё перевернулось…

Это у меня от одиночества, от одиночки. Наверное, фотоаппарат, камеру-обскуру, тоже придумал зек – сидел, сидел, да и придумал. Отражается себе весь мир через глазок смотрителя – все как на ладони, только маленькое и перевернутое, но отпечаток – изумительной ясности и качества. Видно, что происходит, и куда все стремится.

Исходя из этого могу сказать, что если так всё будет и продолжаться в стране – то многие могут оказаться здесь. И думаю, многие это понимают, а понимая – останавливаются. Одна из целей моей легкой писанины, показать – ничего страшного здесь нет – и здесь люди сидят, надо только быть готовым к этому, иметь трезвое мышление. Ранее я уже упоминал о книгах про русскую идею. И вот, когда дело в них доходит до того, что делать? – начинается: тыр-пыр восемь дыр, тык-мык, то, что мы хотели бы сказать – это то, что мы сказать не можем, надо объединяться вокруг их идеи, или как то там еще, под их руководством, составлять армии, партии, ополчения, дружины, и прочие рецепты от симптомов – и всё это из уст людей, не принесших идее кроме времени других жертв – звучит малоубедительно, во многом обесценивая иногда действительно очень хороший анализ происходящего. Некоторые честно, и это очень радует, признаются, мы анализируем – действуем мало, действуйте лучше, если умеете. Во многом прав не только Ф.М., но и многие другие – пока за идею (а не за тех, кто её излагает) не начнут страдать, отдавать жизни – она не победит, и не может победить. Потому что прежняя идея тоже пришла и воцарилась кровавым путём. А в крови – энергия, похлеще атомной. В крови, в страдании – сила больше, чем в тысяче книжек. Поэтому выходы, бумажные, без вот этих вот реалий – четырёх стен и конвоя – они только слабые предположения. Настоящий выход – это не слова, это те люди, кто пойдет этим путем до конца, и будет знать, что надо сделать, и будет делать это, иногда вовсе никому ничего не объясняя.

Свобода без воли невозможна. Воля необходима при движении к цели. Свободный человек – человек следующий своему выбору, живущий целью и выбором, пусть он даже непонятен ни окружающим, ни родным-близким, и страшен даже для его собственной плоти – как это так, я могу оказаться чьей-то силой, чьим-то приказом связанным, скованным, чуть ли не поверженным – ведь я же прав, и верю в то, что делаю. Вот тут-то и проверяется – на самом ли деле веришь ты в то, что говоришь, или это лишь благие пожелание и непереваренные отрыжки чьих-то теорий.

Моя ситуация неординарна – я не принадлежу к здешнему миру. За долгие годы, десятилетия – я первый политический в местном централе. И начальник отдела СИЗО по приёмке долго сидел и ломал голову: – Куда же тебя поместить?

– В любую хату. Где почище, – говорю, ещё не зная, что есть очень много нюансов: людские хаты, шерстяные, изоляция, нарики, барыги, тубики, наконец, и т.д. Я не идеализирую здешний мир и не ориентируюсь исключительно на блатную романтику, но с другой стороны: он-то, этотслужитель режима, целый год раскрывал газеты и видел – СНВ, СНВ…, включал телевизор и оттуда гнали жути: нацисты, националисты, и везде они с флагами, – и везде их принимают и милиция, и ОМОН, и РУБОП, и кто только ещё по борьбе с терроризмом… – и на столичной площади, и у вечного огня, и на кавказском рынке, и на Русском марше… – кругом милиция, милиция, сотрудники, органы – хватают всех: и парней с непонятными флагами (от страха в рапортах державные флаги именуются ФРГ-шными и нацистскими) и священников (за последний год с нами двое побывало на нарах – епископ Афанасий, тогда ещё иеромонах, и иерей Евгений, даже икону Казанской – и ту арестовывали…), роняют в грязь подростков, монахинь… – голова у начальника кругом… Плюс статья какая-то не такая, "За разжигание костров" – к пиковым точно не посадишь, потом греха не оберёшься, хотя здесь вроде и интернационал…