Андрей Фурсов - Колокола истории

Вперед, в Прошлое! Назад, в Будущее!

Таким образом, обращение к Старому Порядку как к некоей модели соответствует социокультурному направлению времени христианского исторического субъекта. Прошлое и будущее встречаются. Европейско-христианское время, казавшееся линейкой, сворачивается листом Мёбиуса. Модель Старого Порядка способна оттянуть циклизацию, встречу будущего и прошлого — ведь это замыкание грозит Европейской цивилизации как европейской. А за время «оттяжки» можно что-то придумать. По крайней мере — попытаться.

Современность (Modernity) — эти двести лет и два года, стали временем, когда европейский исторический субъект исчерпал Пространство, охватив посредством капитализма и коммунизма земной шар. Собственно, поворот капитализма от Будущего к Настоящему начался одновременно с экспансией капитала в пространстве. Христианский исторический субъект исходно возникает как временной, исчерпавший историко-культурное время, хроноцентричный. Отсюда — экспансия в пространстве. Капиталистическая и Русская Системы обеспечили этой экспансии социотехнологическую базу (производство и обмен — в одном случае, власть — в другом).

Экспансия в пространстве позволяет удерживать Время в Настоящем (бежать, чтобы оставаться на месте, подобно королеве из «Алисы в стране чудес»), в то же время затушевывая ту манипуляцию с футуристическим временем, которую произвел капитализм. Не случайно окончание глобальной экспансии капитализма середине XX в. социоморфически резко усилило внимание к проблеме Времени как в естественных, так и социальных науках (призывы «bring time back in», создание «исторической социологии», проекты интеграции социальных наук и истории, «стрела Времени», работы И.Пригожина и многое другое).

Итак, исчерпано пространство, и остается только время. Как любил говорить Маркс, единственное пространство человека — это время. Но объективно это время оказывается повернутым к европейскому человеку прошлым, у европейского человека неосвоенным осталось только одновременное «измерение» или состояние — прошлое. Будущее он когда-то перенес в настоящее, а настоящее уже освоено. Это ставит европейского исторического субъекта в тяжелое положение, поскольку в европейской традиции прошлое всегда имело знак «минус».

Прошлое — это тот старый мир, от которого необходимо отречься, чтобы бежать в будущее — то ли к вынесенной за рамки Социума Вечности, то ли к внесенному в настоящее виртуальному будущему. Таково характерное для западного человека отношение к прошлому, ограничивающее возможности манипуляций со Временем, «игры» с ним и в него. Но и здесь у европейского субъекта есть контригра, есть ходы. И они тоже обусловлены логикой, историей и содержанием Европейской цивилизации. Благодаря обладанию линейным трехмерным временем, европеец любой трюк со временем, любой поворот может объявить торжеством современностикак настоящего, и какой бы хроноисторический наперсток ни был поднят, Европейская система всегда может подложить шарик «современности», настоящего именно под него, объявив остальное архаикой, отсталой традицией. В основе этого хроноисторического наперсточничества лежит тот факт, что линейное время не только носит сегментарно-футуристический характер, не только неоднородно, но и этически определено и определенно, причем — неравномерно.

В Европейской цивилизации как творении христианского и христианизирующего исторического субъекта всегда существовали элементы, которые, в зависимости от угла зрения, могли трактоваться как качественно более древний и как качественно более современный, что определялось наличием и взаимодействием античного и христианского (христианско-германского) начал. В христианской мысли понятие «современный» имеет то значение, что по отношению к нему первым его носителем, т. е. носителем современности, оказывается Иисус Христос. Жизнь Иисуса была принята в качестве даты вытеснения одновременно в священной и светской истории и Античности с ее политикой и философией, и «старого божьего промысла» — иудейских законов и Ветхого Завета. [61]

Различение между античной древностью и христианской современностью стало важным элементом средневековой культуры. «Современное» в данной ситуации выступало как царство Божьей благодати и воли, а древнее — как царство закона и философии. Ни в одной из цивилизаций прошлое и настоящее (настоящее—будущее) не являются столь дихотомически противопоставленными, как в Европейской. Напряжение между элементами этой дихотомии, усиливающееся их противоречием как светского и религиозного, и породило в рамках христианской схемы мира понятие настоящего, в котором динамика благодати, как заметил Дж. Покок, в принципе может быть продолжена в будущее (что и было в определенных условиях реализовано в идее прогресса). Поскольку принципиально возможно такое продолжение, «современный» и «древний» элементы могут поменяться местами. Так и произошло в XV–XVI вв., когда было изобретено «Средневековье» как прошлое с целью дистанцировать от него настоящее в качестве светского, нерелигиозного. В этом смысле европейское Настоящее — это прежде всего Антипрошлое, т. е. среди его характеристик главная является негативно-функциональной, а потому в принципе и в него можно поместить будущее, да и его можно перенести в это будущее, слить с ним. Инструментальный, оперативный, функциональной характер настоящего в Европейской цивилизации (даже в Средневековье настоящее было функцией Будущего и Вечности) и хронотрадиции позволяет заявлять в качестве него практически любое состояние, измерение времени. Настоящим может стать будущее или типологически прошлое. Прошлым — настоящее. И так уже бывало.

Как писал все тот же Дж. Покок, мыслители Возрождения задолго до Гиббона связали «триумф варварства» с «религией» и начали считать себя «современными» в том смысле и по той же причине, что подражали древним или даже превосходили их. Гуманисты, таким образом, произвели инверсию: если для ранних христиан их эпоха была «современной» в силу ее особой религиозности по отношению к античной древности, то гуманисты возрождение светской античности и сам Ренессанс представили как возникновение современности, противостоящей варварскому прошлому и господству религии. В результате Средневековье приобрело вид мрачного «слаборазвитого» прошлого, и мы до сих пор, к сожалению, смотрим на этот динамичнейший отрезок истории близоруким ренессансно-просвещенческим взглядом как на статичный. При этом забывается, что деятели Реформации могли использовать ту же дихотомию и определять «антикизированное» христианство (или христианизированную античность) как прошлое. Собственно, Мартин Лютер и отсек это прошлое своими тезисами как социальной бритвой Оккама, не предполагая, что ввергает европейского субъекта, Европу и мир в самое большое, жестокое и захватывающее социальное приключение — капитализм с его мировой, планетарной экспансией.