Андрей Фурсов - Колокола истории

Принципиально неклассовый, поздневарварский характер русской социальности, «законсервированный» не эволюционнымобразом, как в обществах АСП, а исторически(причем не один раз), имеет несколько ярких проявлений. В частности, это именно европейские облик и социальная форма дворянства в тот период, когда оно максимально приблизилось к положению класса; европейско-буржуазное оформление русской господствующей классовости, против которого и которой начиная с Павла I активно выступила сама Власть, успешно завершившая свой курс Великими реформами, решившими для нее ряд проблем и отсрочившими на полвека революцию.

«Русские революции» суть выступления не против феодализма или капитализма, а против классовости вообще и ее атрибутов с позиций воспроизводящейся неклассовости, неклассовой (или поздневарварской) социальности, оказывающейся под угрозой роста классовой эксплуатации и классовых форм социальности. В условиях такого роста «криминализация» — это на самом деле причудливое переплетение уродливого развития новых эксплуататорских форм и не менее уродливое средство сопротивления как этим формам, так и эксплуатации вообще, как прямой, так и косвенной, опосредованной (рост цен, исчезновение сбережений и т. д.). То, что ныне именуют у нас «криминализацией», есть сложный процесс социальной, квазиклассовой борьбы, обусловленный ослаблением и трансформацией Власти и реакцией принципиально неклассовых форм социальности на эти процессы и их последствия. «Криминализация», с одной стороны, классовость, буржуазификация — как экономическая, так и политическая, с другой — суть две стороны распада Власти насилия и ее приватизации.

Однако поскольку Власть при коммунизме выступала как Властепопуляция, [16] Подр. см.: Пивоваров Ю., Фурсов Л. Русская Система // Ру6ежи. — М., 1996 — № 1. — С. 45–69. ее упадок, распад, приватизация не могли обернуться ни чем иным, как массовой криминализацией, точнее — иллегализацией, поскольку ни масштаб, ни состояние общества («нет теперь закона») не позволяют пользоваться термином криминализация без кавычек. По сути же произошло следующее: неклассовая форма социальности утратила свою положительную организацию. Результат — не дикий капитализм, а экономизи-рованное позднее (предклассовое) варварство, при котором средство решения властных и собственнических проблем только одно — сила, а способ (чаше всего) тоже один — физическое уничтожение. Внешне — капитализм, парламентский строй. Нет «малости» — правового государства, т. е. права и государства, без которых собственность может быть только силой, насилием. Либерализм с помощью кулака — «как таково». Символично и симптоматично: партия с каким названием по иронии судьбы (а может, по логике судьбы — русской?) имеет чуть ли не самую активную поддержку «криминального капитала»?

Речь не о том, что парламентский строй и частная собственность — плохо. Напротив — они хороши. Но только там, где они хороши и развиваются органично в течение столетий. Не имплантация чужого, а поиск или разработка собственных аналогов и эквивалентов — вот реальный путь. Там, где бывшие номенклатурщики, теневики и мэнээсы пытаются вырастить характерные для западного общества и его эволюции формы из ничего или из почти ничего, in vitro, ничего хорошего ждать не проходится. Социум утилизует эти социальные изобретениятак, что нововведениябудут разительно отличаться от замысла и чертежа. Между «новыми русскими», будь то «предприниматель» или «политик», и западным капиталистом не меньше разницы, чем различие в начале XX в. между западным социал-демократом, с одной стороны, и российским социал-демократом ленинского толка — с другой. Этот последний хотя бы фиксировал свою особость с помощью маленькой, в скобочках буковки «б». Может, и нам так: «новый русский (б)» или «новая русская (б)»? Полагаю, следует не рассуждать о том, что сулят России капиталистические формы в экономике и политике в будущем, а прежде всего для начала понять: как, из чего и почему они возникали в нашей истории. Остальные разговоры — после этого.

Капиталистические и паракапиталистические формы возникали в порах и из пор Русской Системы тогда, когда начинала всерьез портиться ее кожа, и кожу надо было менять, сбрасывать. Ее потом и сбрасывали — вместе с формами, которые выросли в порах, много потрудились над разрушением социальной ткани и которые в основном таким образомработали на будущее. Получается, что капиталистические формы — нечто вроде злокачественной опухоли на теле Русской Системы; возникают они тогда, когда ослабевает ее иммунитет, когда ломается характерный для нее механизм самовоспроизводства как особого, принципиально некапиталистического целостного многоклеточного социального организма. Однако возможности роста капиталистической зоны-опухоли ограничены.

Не набрав ни достаточную массу, ни нужное пространство для собственного развития, эти формы в то же время окончательно подрывают старую структуру и безжалостно выбрасываются вместе с ней.

Пока одна структура Русской Системы мутирует в другую, пока ослаблен ее иммунитет, пока нужны чужеродные средства для социального отрицания, до тех пор капиталистические формы получают и пространство, и возможность для маневра. Однако после исторически недолговечного существования они быстро оттесняются или уничтожаются. И так происходило во всех сферах — от экономики до литературы. На смену, например, футуристам, топтавшим классику и реализм, опять приходит классика: новая, с новым, более суровым реализмом. А футуристов — за борт истории. Как гниль, декаданс, упадническое искусство. Но ведь так оно и есть. И не умерить ли наши безграничные восторги по поводу Серебряного века?

Значит ли исторически зафиксированная слабость, неприживаемость форм капитала-субстанции, возникавших в России, что они — плохие? Или, наоборот, что система — плохая? Нет, не значит. «Плохой», «хороший» — это не исторические оценки, не говоря уж о том: «плохой» — для кого? «Хороший» — для кого? Скорее это свидетельствует о том, что формы, связанные с капиталом-субстанцией, не были адекватны тем задачам, которые ставились перед Россией внутренними и внешними императивами ее развития. Напротив, адекватны были формы иные, соответствовавшие такой субстанции, которая имела иную, чем капитал, природу. Часто такая констатация вызывает наивно-хитрый вопрос: так что же, значит, Россия обречена на отсутствие или в лучшем случае эпифеноменальность капитала-субстанции (а следовательно, и капитализма) и адекватных ему (как явлению цивилизационного ядра капиталистической системы) представительных форм? Значит, если эти формы и будут существовать в России, то — подобно очагу из сказки о золотом ключике — как нарисованные на холсте?