Сергей Кургинян - Исав и Иаков: Судьба развития в России и мире. Том 1

Но это было сделано. И этому аплодировали.

Путин, повторим еще раз, большую часть своего президентства (с 2000 по 2007 год) занимался не развитием, а отладкой надстройки и ее отношениями с базисом. Он усмирял сепаратистов (в чем, на мой взгляд, его безусловное историческое достижение), освобождался от несовместимых с надстройкой элементов существующего базиса (но не от базиса как такового). Он накапливал золотовалютные резервы, наводил порядок.

Ельцин — это «рынок любой ценой». Путин — это «стабильность».

Итак, с 1991 по 2007 год — 16 лет — развитие поминали разве что походя. А на самом деле о нем и вовсе забыли но причине наличия более важных и серьезных забот. Но и при позднем Горбачеве — с 1988 по 1991 год — было о чем говорить, кроме развития.

То есть о развитии заговорили после двадцатилетнего молчания. Вы вдумайтесь! Двадцатилетнего!!!

Его не осуществлять начали! Да и можно ли его осуществлять в ситуации регресса и с опорой на криминально-капиталистический базис и сырьевой тип экономики? Но о нем заговорили. На высшем уровне и с острейшим политическим подтекстом. Так неужели же этот разговор не заслуживает нашего внимания?

Вообразите себе ученого, наблюдающего за каким-либо процессом. Каким именно? Да любым!

В обсерваториях год за годом наблюдают одни процессы, на метеостанциях — другие, на сейсмостанциях — третьи… И так далее… Короче, наблюдает ученый процесс… Регистрирует… Год наблюдает, два… Десять лет, пятнадцать… Пользуется он при этом многоканальным самописцем. И за годы наблюдений привыкает к тому, что на всех каналах, кроме одного, — сложные кривые. То положительные отклонения, то отрицательные, то пульсации, то гладкие синусоиды.

А на одном канале — все время прямая линия.

По три раза в день подходит ученый к многоканальному самописцу. И — все время на всех каналах есть разные загогулины, а на одном — прямая линия, параллельная оси абсцисс. Ученый проверяет: может, датчик сломался? Нет, все в порядке. Он меняет чувствительность канала… все та же прямая линия… 365 дней в году… 1095 подходов к самописцу в год… Пять лет — прямая линия на этом канале… Десять лет… Пятнадцать… Ученый уже и не ждет ничего от этого канала… Он бы давно его отключил, но… Отсутствие пульсации — это тоже необходимый научный факт.

А однажды он подходит к самописцу, а там… На этом самом мертвом канале — такая свистопляска! Пульсация за пульсацией! Как поведет себя в этом случае метеоролог или сейсмолог — понятно. А политолог? Наш, отечественный? Ваш покорный слуга, к примеру? Начнет он привлекать внимание к пульсациям на ранее мертвом канале, ему скажут: «Канал этот регистрирует — что? Развитие! В России же — а канал-то ваш к российским датчикам подключен — развития нет. Вы же сами это подробнее других показали. Канал-то потому и мертвый, что развития нет. А есть регресс. Вами же, между прочим, впервые замеренный и описанный. Ваша пульсация отражает — что? Не развитие, а слова о развитии».

Начну я возражать… Говорить, что у Гора, например, тоже ведь только слова о развитии (кстати, устойчивом). В ответ скажут: «Гор живет в США. Там нет регресса. И в каком-то смысле там есть развитие. А поскольку оно есть, то слова перетекают как-то в дела. Может быть, не ахти как, но перетекают… Не по принципу «сказано — сделано», а иначе… Но все-таки… Потому что дело развития впитывает слова о развитии, как почва воду. А потом на этой почве что-то произрастает. Там почва есть в виде «дела развития». А тут ее нет и в помине. И потому слова — пусты. Вы хотите изучать слова, оторванные от дел? Зачем?»

Я резонно замечу, что уже приведенный выше контент-анализ показывает небессмысленность аналитики высказываний по поводу развития. Что эти высказывания нечто раскрывают в борьбе элит… Смысл преемственности… Ролевая игра… Политическая борьба… Необходимость выхода за рамки столь любимой прагматики…

Меня иронически поддержат: «Вот-вот! Элиты… Игры… Этим и занимайтесь! Хлеб — это не продукт питания, а тяжелый предмет, который можно использовать как камень… особенно если хлеб — черствый… А бутылка, если ее правильным образом разбить, вполне может сгодиться как оружие… Хуже, чем финка, и гораздо хуже, чем пистолет, но все-таки… Лучше бы, чтобы бутылка была пустая, хотя… Если в ней масло, разлить и его так, как это сделала знаменитая Аннушка!»

Спор, как вы понимаете, приобретает крайне острый характер. Ибо речь начинает идти о соотношении предмета и метода.

«А вы хотите, — возражаю я, — чтобы политическая теория развития оказалась оторвана от политической практики, от политики вообще, от реальности?»

«Но вам же нужна теория развития, — отвечают мне, — а реальность, практика ортогональны развитию. Они — как вы понимаете — регрессивны. Обращаясь к реальности, вы вводите в свою «музыку» тему регресса. А потом вы в нее же вводите тему развития, то есть «тему-антагониста»».

«Ну, и что, — парирую я. — Это называется драматизация… антагонист и протагонист. На языке музыки — контрапункт».

«Драматизация — это когда одно лицо является антагонистом, а другое — протагонистом. А в условиях ролевой путаницы это…»

«Согласен, — прерываю я. — Психодрама…»

«Вы уж скажите прямо — дурдом…»

Оппонент мой иронически цитирует Александра Трифоновича Твардовского:

«Нельзя изъять реальность из политической теории, — отвечаю я. — Да и из любой теории вообще».

«Теория блага должна сплестись с реальностью ада», — издевается оппонент.

«Если хотите — да! Коль скоро вы из ада выводить собрались. А иначе — зачем теория?»

«Мир объясняют не потому, что его хотят изменить. Его просто объясняют и все».

«Мир и реальность — не одно и то же».

«О чем это вы? О Боге?»

«Нет! О смысле… Об идеале».

«Вы этим хотите поверять высказывания, произвольным образом сконструированные и продиктованные, как сами вы показали, вовсе не идеальными побуждениями?»

«Если текст имеет аутентичный смысл…»

«Аутентичный смысл — свойство органических текстов, а не политконструктов…»

«Повторяю, если текст имеет аутентичный, не зависящий от намерений и обстоятельств смысл, то есть одна возможность этот смысл обнаружить! Текст окунуть в реальность!»

«И — без остатка в ней растворить?» «Смысл без остатка не растворяется. И существует вне зависимости от всех привходящих обстоятельств». «А есть он, этот смысл?»

«Если есть, то обнаружит его только погружение в реальность». «А если его нет?..»

«Когда увидим, что нет, тогда и будем решать, что делать. Я вот уверен, что смысл есть! Вполне возможно, что совсем не тот, который тексту предписан. Но только такой, непредписанный, несконструированный, смысл и заслуживает внимания. Я, как исследователь…»