Сергей Кургинян - Исав и Иаков: Судьба развития в России и мире. Том 1

«Ты хочешь, чтобы я отдал тебе должное, — сказал я статуе Сталина. — Что ж, отдаю должное! И даже не выставляю ответный счет. Не говорю о том, во что обошлась победа… Понимаю, что поражение обошлось бы неизмеримо дороже. Но ты оглянись, если можешь! За твоей спиной — третья статуя. Ты предугадал войну и предуготовился. А горбачевские перемены? Их ты почему не предугадал? Ты не понимал, что отчужденная от метафизики идеология будет остывать? Ты, семинарист, не понимал роли метафизики в политике? Ты, говоривший, что кадры решают все, позволил этим кадрам сплясать канкан на твоем неостывшем трупе? А главное — Горбачев. Ты, архитектор системы, не отвечаешь за то, что систему удалось развалить?»

Статуя Сталина распалась на миллиарды мельчайших частиц и испарилась. Я подошел к статуе Горбачева, увидел стоящую рядом скамейку, сел на нее, задумался.

«Эх, Сергей, Сергей, — услышал я до боли знакомый голос с легким, искусственно имитируемым крестьянско-южнорусским гэканьем. — Все, что ты говоришь, конечно же, будит мысль, но только не надо драматизировать». Статуя превратилась в живого Михаила Сергеевича. «Сергей, не надо драматизировать», — повторил Михаил Сергеевич, садясь в подъезжающую машину. «А главное, Сергей, — сказал он, угадав мои мысли, — чтоб никаких подкопов под перестройку».

Машина медленно поехала, оставляя за собой странный след, испещренный неразборчивыми надписями. Мне очень захотелось пойти по этому следу и прочесть надписи. Но внутренний голос сказал мне: «Остановись, еще не время». И я остановился. Остановившись же, остался наедине с гораздо менее художественными (так и хочется сказать — метафизическими) задачами. Задачами политтехнологическими, постмодернистскими. То есть связанными с той культурой, в которой нет места художественности в настоящем смысле этого слова. Культурой, отрицающей подлинность.

Сколь ни чужда мне эта культура, я понимаю, что она тоже должна быть проанализирована, поскольку постклассичность нынешнего российского бытия тесно связывает оное именно с этой культурой. Культурой брэндов и супербрэндов. То есть виртуальностей, цепко держащих в своих когтях мою Родину.

От стабильности к развитию? Так озаглавлена статья преемника Владимира Путина?

«Да это все брэндирование», — скажут мне пиарщики снисходительно. Вот-вот…

Легче всего возопить: «Да пошли вы куда подальше с вашим брэндированием»… Вспомнить фразу, сказанную жениху невестой из анекдота: «Ты меня действительно любишь или это пиар?» Проклясть политтехнологии… Доказать, что либо-либо… Либо эти технологии погубят Россию, либо их место займет идеология… Обсудить соотношение Симулякра и Подлинности…

Все это, наверное, я бы и сделал, если бы… Если бы не предложил перед этим сам испытывать ткань текста Реальностью. Организовывать, иначе говоря, алхимическую свадьбу Его (текста) и Ее (Реальности). Но коль скоро я эту свадьбу справил… Коль скоро соитие породило аллегорию… Как я в этом случае могу сказать посталлегорическому брэндированию: «Иди-ка ты куда подальше»? Пренебрегая брэндированием, я нарушаю чистоту своего химического (или алхимического) эксперимента… А нарушив оную — на что я могу рассчитывать?

Я ведь уже говорил о необходимости неклассического или постклассического подхода. Брэндирование — часть оного. Пренебрежительное отношение к брэндам несовместимо с аналитической пост- (сверх-, нео-) классикой, единственно адекватной происходящему в нашей стране (да и во всем мире).

Во-первых, потому, что слишком многое сейчас является именно брэндами. Откинешь это многое — вообще ничего не поймешь.

Во-вторых, потому, что какие-то компоненты брэнда все же перетекают в реальность.

Брэнд державности и стабильности (порядок, вертикаль власти) что-то как-то угомонил в нашей крайне неблагополучной реальности. Мы хотя бы «огрызнулись» в Чечне и смыли позорное клеймо хасавюртовского предательства.

Так что давайте не будем пренебрегать брэндами. Но и отождествлять их с идеологией давайте тоже не будем. Брэнды — они и есть брэнды. Не больше, но и не меньше.

Рассматривая брэнды как систему (а они всегда складывают систему), мы должны не просто подчеркивать отдельные слова и говорить: «Вот один брэнд. Вот другой, третий». Система брэндов — это не набор брэндов, а принцип организации. Чтобы раскрыть принцип, надо дополнительно к понятному слову «брэнд» ввести еще два менее понятных слова: «генерализованный брэнд» и «супербрэнд».

Генерализованный брэнд — это тот брэнд, вокруг которого организуется политическая речь. То есть это главный брэнд, доминирующий над другими. Он так же заявлен, как и другие. Так же внятен или даже более внятен. Он просто главнее других.

Супербрэнд — это нечто большее. Он может быть не задан явно в политической речи. Но может неявным образом управлять и этой речью, и подходом, порождающим речь, и связью между речью и поведением, и политическим мироощущением.

Брэнды предыдущего периода (2000–2008) — общеизвестны. Стабильность, державность, предсказуемость, вертикаль власти.

Главный среди них, генерализованный брэнд, — это все же «стабильность».

А вот супербрэнд…

Чтобы выявить супербрэнд, нужны специальные исследования. Супербрэнд может и не являться стержнем деклараций или даже ядром политической лингвистики. Кроме того, при такой социальной (да и не только) дифференциации нет единого супербрэнда для всего общества. Есть супербрэнд элиты… Супербрэнд неэлитных слоев нашего общества…

По нашим оценкам, элитным супербрэндом периода с 2000 по 2008 год («Э-00/08») является связка поименований «Брежнев» и «застой».

Я никоим образом не хочу этим сказать, что Путин — это «Брежнев» новой эпохи. Путин — во многом антипод Брежнева (молодость, здоровье, решительность). У него другой (по сути альтернативный) политический стиль. Наконец, Путин аккуратно использует даже адресацию к совсем иному прецеденту (в том числе, когда говорит, что надо развиваться, «или нас сомнут»).

Но Путин не захотел мобилизационно «раскурочить» унаследованную реальность. Не захотел — и все. Он отнесся к этому наследству как к чему-то, что надо упорядочить. И упорядочил, причем достаточно жестко.

Возникла сумма двух слагаемых. Одно — Путин как тот, кто упорядочивает. Другое — реальность, откликающаяся на это упорядочивание.

Реальность откликнулась на упорядочивание с провокативной податливостью… В любом случае, сумма двух слагаемых даже в арифметике не равна одному слагаемому. А уж в политике тем более.

Процесс упорядочения и встречная реакция упорядочиваемого породили нечто. Внутри этого «нечто» и возник «Э-00/08» в качестве неявного супербрэнда.