Сергей Кургинян - Исав и Иаков: Судьба развития в России и мире. Том 2

Читатель, если хочет, может считать, что красная метафизика — это и есть метафизика хилиастическая. И что она в качестве таковой противостоит черной гностической. Это не будет грубой ошибкой, но на самом деле это не вполне так. Повторяю — проследить все сразу в одной работе нельзя…

Вспоминается, увы, анекдот советского периода, в котором лектор, не поняв классиков, вещает: «Марксизм, товарищи, возник не сразу, как Гермафродита из пены морской. Он является…» Ну, так вот, товарищи, а также и господа… Ни Горький, Луначарский и Богданов с их богостроительством, ни Арагон, Неруда, вся теология освобождения, ни Александр Блок с его метафизикой не возникли на пустом месте, как эта самая пресловутая «Гермафродита». На пустом месте вообще ничего не возникает. Не было бы метафизической альтернативы гностицизму — все бы давно уже осуществилось в соответствии с его мечтаниями. И мы бы с вами тут ничего не обсуждали. А раз мы обсуждаем, значит, что-то есть. И это нечто не сводится к религиозной и светской гуманистической классике. Загибаться эта классика начала еще в ХIХ столетии. И не понадобился бы истории советский Красный проект для отпора фашизму, если бы классика была в силе. Была бы она в силе — Франция гордо дала бы отпор фашистам и вместе со своими демократическими англосаксонскими союзниками водрузила классические гуманистические знамена над Рейхстагом в конце 1940 года.

Это понимали все. От Экзюпери до Сустеля, от Бертрана Рассела до Черчилля. Понимали и переживали. История — конечно, не физика. Но в ней есть свои принципы экспериментальной доказательности. Красное знамя над Берлином в 1945-м — это неотменяемая историческая доказательность. Одной ее, конечно же, мало. Ну, так и надо к малому прибавлять большее.

Гениальные русские поэты по-разному принимали революцию 1917 года. Маяковский — безоглядно. Как-то, чего хотел и о чем мечтал. Блок — совсем иначе. По большому счету — мистически и метафизически. Дело не только в его «Двенадцати», хотя и в них тоже. Великая метафизическая полемика — всегда по определению закрытая — чаще всего манифестирует себя через культуру.

В завершение исследования я предлагаю читателю еще и еще раз задуматься над уже обсужденной мною — неявной, но глубокой и метафизической по сути своей — полемикой между двумя Александрами: Блоком и Пушкиным. Ведь и впрямь есть о чем задуматься, согласитесь…

Пушкин ведь не случайно провозглашает:

Ведь не может вызывать никакого сомнения трансцендентальность этих пушкинских строк, их сопричастность метафизике и только метафизике. Но не вызывает сомнения и сопричастность метафизике знаменитого блоковского:

Я уже обращал на это внимание читателя. И ровно в той мере, в какой собирание по крупицам красного метафизического религиозного опыта требует кропотливой работы, обнаружение полемичности блоковских строк по отношению именно к строкам Пушкина не требует ничего. Только поэтического слуха и историко-культурной воспитанности.

Ровно того же самого, и не более, требует уже тоже осуществленное мною рассмотрение в этом контексте одной из финальных фраз «Мастера и Маргариты» Булгакова. Произведения, культурно несопоставимого ни с Пушкиным, ни с Блоком, но явно разрабатывающего ту же тему.

Исследуйте творчество Тютчева («Когда пробьет последний час природы», например) — и столкнетесь с тем же самым.

Спросят: «Так что же, все, кто за покой, это гностики?»

Нет, конечно. Потому-то, читатель, я и говорю, что противостоящие метафизики не сводятся до конца к коллизии «гностика или хилиазм». Сводилось бы все дело к этому — подвел бы я черту намного раньше.

Покой и движение… Как соотносится одно с другим? И где та великая традиция, порождением которой является гностицизм с его деструктивно-ликвидационной однозначностью? Ведь никто не сказал, что столь же деструктивно ликвидационна и сама великая традиция, породившая больное гностическое дитя. Корни гностицизма — на Востоке. Том особом Востоке, который крепко хранит свои метафизические загадки. Может быть, вклад этого Востока в мировую симфонию столь же нужен, как и вклад Запада? Может быть, изъять этот вклад столь же опасно, как и безоглядно увлечься им? Может быть, весь смысл в том-то и состоит, чтобы покой и движение находились в нужном сочетании друг с другом? Не знаю…

Раз за разом путешествуя на Восток, что-то понимая и строя там какой-то диалог с теми, кто понимает неизмеримо больше, я все равно могу сказать лишь это «не знаю».

Знаю же я другое. А именно — что произойдет в момент, когда принцип покоя потеряет дополнение в виде принципа движения. Вот тут-то (это называется, между прочим, «фундаментальная остановка развития») на метафизическую арену как раз и выйдет ничем не сдерживаемая Тьма. И не будет ни Востока, ни Запада. А значит — надо спасать Запад как принцип движения. Не объявлять войну Западу, а спасать его.

Да, Запад гибнет. Уничтожив свою коммунистическую альтернативу, великий проект «Модерн» подвел черту под собственным существованием. Теперь он почти без боя сдает позиции Постмодерну, сутью которого является отрицание движения как исторической миссии Запада.

Восток же… Заимствуя у Запада все тот же Модерн (а чем еще заняты Индия и Китай?), проявляя невероятную изобретательность в том, что касается сочетания Модерна со своими историческими традициями, Восток сам по себе не может привнести ничего нового в идею развития как такового. Это миссия Запада. Миссия, от которой он теперь отказался.

Остается Россия. Брошенная в грязь, историософски растоптанная, отдавшая первородство за чечевичную похлебку, скукоженная и территориально, и сущностно, она все равно остается. Исторически ей как раз и отведена роль альтернативного Запада, этакого бронепоезда на запасном пути. Подобная роль носит неотменяемый характер. Отказаться от нее можно только подведя черту под своим историческим существованием. Чего и добиваются очень многие.

Повторяю — я не знаю, в какие глубины уходит идея покоя, сколько там, на глубине, у этой идеи ипостасей и модусов. Какие из этих модусов и ипостасей адресуют к жизни и Бытию, а какие — к антагонистическому началу.

Я верю, что Пушкин и Тютчев, да и многие другие, имели метафизическую связь с теми модусами и ипостасями идеи покоя, которые к гностицизму никак не сводятся.