Дмитрий Винтер - Почему Сталин проиграл Вторую мировую войну?

У каждой из двух формаций есть так называемое «основное противоречие». При рабстве представителям правящего класса достаточно просто отобрать у работника побольше, оставив ему поменьше, чтобы обеспечить себе более комфортное существование.

Таким образом, основное противоречие рабства как формации — противоречие между правящим классом и непосредственными производителями при дележе произведенного продукта.

А вот при капитализме все сложнее. Конечно, капиталист тоже стремится взять себе побольше и отдать рабочему поменьше. Однако при системе, где рабочая сила является предметом купли-продажи, капиталисту недостаточно произвести товары, их еще и продать надо. Продать тем же самым рабочим, которые и есть основная масса потребителей. И если они будут бедны, то кто покупать будет? Таким образом, основное противоречие капитализма — не между «общественным характером производства и частным характером присвоения», как нас учили в школах. Общественный характер производства имеет место не только при капитализме, но и, например, при тоталитарных режимах, которые есть на самом деле «рабские контрреволюции», но об этом ниже; присвоение же в любом классовом обществе «частное», ибо присваивает и распределяет прибавочную стоимость правящий класс, т. е. часть общества, причем меньшая часть. Основное же противоречие капитализма — между отношением правящего класса к трудящимся как к производителям и его же отношением к ним же как к потребителям. В первом аспекте проблемы правящий класс, как и при рабстве, заинтересован в том, чтобы присвоить себе побольше, а трудящимся дать поменьше, но во втором аспекте капиталисты заинтересованы в том, чтобы трудящиеся получили побольше — в целях поддержания потребительского спроса.

Ну, при раннем капитализме, когда большинство или значительную часть общества еще составляют представители докапиталистических классов, продать товары можно им, или вообще за пределы своей страны; однако со временем большинство населения превращается в пролетариев, не имеющих своих средств производства, да и внешние рынки не безграничны. Что же тогда делать? Да и бедность большинства населения для правителей весьма опасна. Приходится искать выход через рост производительности труда. Происходит формирование нового «среднего класса» — теперь уже из наемных рабочих; в современных развитых капиталистических странах он достиг уже 80–90 % населения.

Есть и еще одно отличие — характер стимула, побуждающего непосредственного производителя к труду. Если рабство предполагает в основном внеэкономические стимулы к труду, то капитализм — экономические.

Имеется различие и в отношении к собственности. При рабстве первична власть: у кого власть, у того и богатство, потеря же власти очень часто сопровождается и потерей если не всего богатства, то значительной его части.

Капитализм меняет соотношение власти и собственности полярно: у кого собственность, у того и власть; при этом потеря той или иной группой капиталистов власти не означает потерю ими собственности — частная собственность священна и неприкосновенна.

В результате правящие круги капиталистических стран перестают «мертвой хваткой» держаться за власть, становится возможной как мирная, демократическая передача власти, так и развитие (хотя очень небыстрое и постепенное) системы свободы выражения политических взглядов, т. е., попросту говоря, демократия.

Есть и другие различия, но для нас главное другое. XX век, как известно, породил так называемые тоталитарные режимы в тех странах, где к началу XX в. — к моменту появления СМИ как средства «оболванивания» широких масс населения — еще не сформировались прочные буржуазно-демократические традиции (Россия, Германия, Италия, Испания, Япония, страны Восточной Европы — в дальнейшем мы будем именовать их странами Второго эшелона капитализма, — не говоря уже об азиатских государствах). Страны Первого эшелона — Англия, Франция, США, Нидерланды, Скандинавские страны, где капитализм победил не в середине XIX в., как в странах Второго эшелона, а еще в XVI–XVIII вв., где политическая власть к XX в. прочно находилась в руках буржуазии (а не добуржуазной аристократии, как во Втором эшелоне), где успели сформироваться прочные буржуазно-демократические традиции — устояли против натиска тоталитаризма и сохранили демократию, хотя тенденции к тоталитаризму имели место и там (вспомним хотя бы годы «маккартизма» в США).

Все тоталитарные режимы, независимо от того, как они называются и какого цвета знаменами размахивают, есть «рабские контрреволюции» — неважно, идет ли речь о России 1917 г., Италии 1922 г., Германии 1933 г., Восточной Европе и Китае после 1945 г., Иране 1979 г. и т. д.

Рабские тоталитарные режимы XX в., представляющие собой попытки повернуть колесо истории вспять, создали и уникальную систему внешней политики — так называемую «оборонительную агрессию» (впрочем, начало ей было положено еще в странах «Священного Союза» XIX в., который являлся орудием борьбы уходящего рабства с наступающим капитализмом). Рабские режимы не могут (да и не хотят — они вообще смотрят на производство потребительских товаров для населения как на издержки производства (подробнее см.: Восленский М.С. Гл. 4, особ. С. 242–243)) обеспечить своему населению уровень жизни, сопоставимый с таковым в развитых капиталистических странах. При этом для их руководства является очевидным, что любые «железные занавесы» и «границы на замке» способны лишь приостановить, но не пресечь совсем распространение среди подвластного им населения правды о жизни «за бугром».

Поэтому единственным окончательным решением проблемы для рабских режимов является ликвидация мировой капиталистической системы как таковой, распространение своего владычества на весь мир.

Многие авторы писали об особом пути развития России и о том, что она просто обречена на противостояние Западу и принципиально неспособна принять ценности современного общества («западные», «капиталистические» или «общечеловеческие»). Писали об этом и со знаком «плюс» (славянофилы, евразийцы, Дугин), и со знаком «минус» (Чаадаев, Новодворская). Кажется, российский интеллигент вообще способен воспринимать Россию только в двух крайних ипостасях. Либо «Россия — исчадие ада», и тогда «хорошо все, что плохо для России» (если он «общечеловек»), либо «Россия — град Божий на земле» и «богоизбранная страна», а все вокруг (в первую очередь, естественно, Запад) только и делают, что строят против нее козни (если он «державник»). На что не способны ни те, ни другие — это представить Россию нормальной страной, такой же, как все, со своей историей, в которой было всякое — и хорошее, и плохое, со своими национальными интересами, со своими врагами и союзниками, которые могут в разных обстоятельствах и меняться местами…