Юрий Емельянов - Сталин перед судом пигмеев

Замечание первого секретаря Свердловского обкома КПСС Петрова на одном из этих совещаний о том, что Нина Андреева в чем-то права, вызвало гнев Горбачева. Как записывал Черняев, Генеральный секретарь «багровеет, еле сдерживает себя». Но он брал на заметку «непокорных», и, как писал Черняев, «вскоре Петрова отправили послом на Кубу — поближе к его единомышленникам». Немедленно отстранялись от работы и другие реальные или мнимые «сторонники Нины Андреевой». Борьба против «тайных сторонников Нины Андреевой» и самого Сталина набирала обороты, превращаясь в истребительную кампанию.

Особенно активизировались в разоблачении «антиперестройщиков» те вечные конъюнктурщики, которые всегда хотят поспеть в любой массовой кампании: В гораздо более широких масштабах повторялись события, описанные Ф.М. Достоевским в романе «Бесы»: «В смутное время колебания или перехода всегда и везде появляются разные людишки… Во всякое переходное время поднимается эта сволочь, которая есть в каждом обществе, и уже не только безо всякой цели, но, даже не имея и признака мысли, а лишь выражая собою изо Всех сил беспокойство и нетерпение. Я не про тех, так называемых, «передовых», говорю, которые всегда спешат прежде всех (главная забота) и хотя очень часто с глупейшею, но все же с определенною более или менее целью. Я говорю лишь про сволочь. Между тем, эта сволочь, сама не зная того, почти всегда подпадает под команду кучки «передовых», которые действуют с определенной целью, и та направляет весь этот сор куда ей угодно, если только сама не состоит из совершенных идиотов, что впрочем, тоже случается». С начала апреля 1988 года подобные «людишки» стали терроризировать советское общество.

На партийном собрании в Институте международного рабочего движения АН СССР, в котором я работал, почтенная дама яростно требовала от работника райкома КПСС, присутствовавшего на собрании, ответа: «За кого вы — за курс Горбачева и ЦК КПСС, или за линию Нины Андреевой?» Даму поддерживали другие члены партии, считавшие себя истинными интеллигентами, а потому ярыми врагами «сталинизма» и верными последователями горбачевской перестройки.

В среде городской интеллигенции малознакомые люди нередко спешили на всякий случай объявить себя «демократом» или противником «сталинизма». Вновь созданная организация «Мемориал», в состав которой вошли видные представители интеллигенции (как, например, академик Лихачев) и правящих кругов (как, например, Ельцин), пропагандировала материалы, в которых рассказывалось о страданиях несчастных людей. Главным виновником их страданий, как и прежде, начиная с версий Берии и Хрущева, объявлялся Сталин. Эти трагические истории вызывали искреннее сочувствие миллионов людей, и они не могли не возмущаться тем, кого называли ответственным за человеческие жертвы и страдания. Этим нередко пользовались те, кто никакого отношения к жертвам репрессий не имел, но ловко спекулировал на сочувствии советских людей «узникам ГУЛАГа».

Резкая смена общественно-политических ориентиров имела далеко идущие последствия. Стремление «освободиться от сталинизма» позволяло отказаться от многих знаний и духовных ориентиров прошлого. Все, чему обучали в школе или было прочитано в «доперестроечной» литературе, следовало поставить под сомнение или забыть, как «сталинистское» наваждение. Насмешкам и издевательствам подвергалась учебная и художественная литература «доперестроечного» времени, фильмы и спектакли тех лет. В библиотеках прятали в закрытые архивы или выбрасывали книги, которые считались «сталинистскими» или «застойными». Из репертуаров театров, из текущего радио- и телевещания убирали спектакли, фильмы и песни советского прошлого. Все же, что прежде воспринималось со знаком «минус» или с вопросительным знаком, теперь оценивалось знаком «плюс» и даже с восклицательным знаком.

В беседе со мной автор работы о Коммунистическом Интернационале Молодежи разглядел даже в фильме «Зеркало для героя» по сценарию С. Рыбаса опасную ностальгию по сталинскому прошлому, а потому заклеймил фильм как вещь, «страшнее письма Нины Андреевой». Подвыпивший молодой человек в автобусе проклинал «стариков», которые «в сталинское время творили массовые убийства». Эти проклятия адресовались почтенной пожилой женщине, которая ехала в том же автобусе и о жизни которой юный «обличитель» явно ничего не знал.

И все же, хотя выступать в защиту Сталина после начала травли Нины Андреевой никто публично не решался, журналы «Наш современник» и «Молодая гвардия», газета «Литературная Россия» и ряд других органов печати давали отпор политической кампании, которая все больше приобретала характер «охоты на ведьм».

В это время в либеральной печати поднялась еще более высокая волна нападок на Сталина и сталинистов. Одной из таких публикаций стала статья Юрия Карякина «Ждановская жидкость» или против очернительства». Начиная свою статью с обвинений в адрес A.A. Жданова, Юрий Карякин переходил к атакам на И.В. Сталина, а затем выдвигал развернутую программу расследования «дела Андреевой». Именуя письмо Андреевой «Манифестом» антиперестроечных сил, Карякин писал: «Убежден: будет воссоздана — день за днем, во всех драматических и комических подробностях — вся хроника событий вокруг «Манифеста», вся хроника его замысла, написания, публикации, хроника организации его одобрения. Чем определялся выбор дня для публикации? Какой стратегией? Почему не появился «Манифест», скажем, 10 марта или 21-го? Особенно будет интересна хроника событий между 13 марта и 5 апреля. Сколько местных газет перепечатали «Манифест»? Сколько было размножено с него ксероксов? Сколько организовано обсуждений-одобрений? По чьему распоряжению? Как пробуждалась местная инициатива? Кем? Почему три недели не было в печати ни одного слова против, за исключением, кажется лишь «Московских новостей» и «Тамбовской правды»? Почему Нину Андрееву хочется назвать лишь соавтором «Манифеста» и, к тому же, далеко не главным? А кто главный? Почему частное мнение, совершенно очевидно противопоставленное всему курсу партии и государства на обновление, почему оно фактически господствовало беспрекословно и безраздельно в течение тех трех недель (точнее: двадцати четырех дней)? Почему оно фактически навязывалось — через печать или как-то еще — всей партии, всему народу, всей стране? Как это согласуется с лозунгом «больше демократии, больше социализма», с гласностью, с Уставом и Программой партии, с Конституцией государства, наконец? Что это за Нина Андреева такая, обладающая столь небывалым и непонятным всемогуществом? А если это действительно не она, то кто? Стало быть, речь идет о чьей-то платформе? О чьей конкретно? И почему тогда ее истинные создатели спрятались за бедного химика? И последний вопрос: если оказалось возможным такое, то почему невозможно и худшее?»