Жан Грав - Умирающее общество и Анархія

Собственность, семья и власть развивались параллельно. Раз только люди соединились между собою под вліяніем потребности устранить какое-нибудь препятствіе, о которое безполезно разбивались всѣ их единичныя усилія, прибыль, получаемая от этого соединенія сил, должна была, несомнѣнно, дѣлиться между всѣми. А так как, с другой стороны, общества были временными и их существованіе обусловливалось только достиженіем непосредственнаго результата, то эти первыя человѣческія группы должны были быть – как это мы видим у нѣкоторых млекопитающих и у человѣкообразных обезьян, – группами семейными, т. е. такими, гдѣ одна или нѣсколько самок собираются вмѣстѣ с дѣтенышами, вокруг одного самца, который для поддержанія своей власти, выгоняет из своей группы молодых самцов по мѣрѣ того, как они подростают и грозят сдѣлаться ему соперниками.

Было бы однако слишком смѣло заключить из этого, что власть самца господствовала безпредѣльно и повсюду с самаго начала зарожденія обществ: если у многих диких племен, гдѣ семейныя единицы соединились в болѣе значительныя группы, мы и находим такую власть, то другіе, очень убѣдительные примѣры (напримѣр существованіе обычая, гдѣ мужчина, во время рожденія ребенка разыгрывает роль родильницы) показывают нам, что власть, пользовавшаяся признаніем прежде всего, это – власть матери над дѣтьми [2] Мы не будем приводить здѣсь всѣх фактов, потому что не имѣем в виду излагать их, а только хотим объяснить, как именно представляем мы себѣ семью будущаго. Читателей же, которые захотят изучить вопрос основательнѣе, мы отсылаем к спеціальным трудам. .

У одних племен дѣти входят в род матери; у других – власть мужчины уже признается, но наслѣдство переходит не к его дѣтям, а к дѣтям его сестры, что составляет как бы переходную форму между материнской и отцовской властью. Другой такой переходной формой является упомянутый уже обычай, состоящій в том, что при рожденіи ребенка мужчина ложится в постель, принимает лѣкарства и получает поздравленія, как родильница. Для установленія своей власти над дѣтьми отцу нужно еще очевидно доказать на дѣлѣ свое отцовское право. Это было бы излишним, если бы такое право не оспаривалось всѣми предыдущими обычаями, уже исчезнувшими, но оставшимися в памяти благодаря нѣкоторым вызванным ими практическим пріемам.

А сколько раз измѣнялись формы союза между мужчиной и женщиной? В самом началѣ существованія человѣчества не было никаких форм брака, и в отношеніях между полами царил полный безпорядок: каждый мужчина соединялся с любой женщиной и каждая женщина принимала или терпѣла ласки всякаго самца.

Когда человѣк развился и стал нѣсколько менѣе грубым, смѣшеніе полов еще продолжало существовать, но уже начали различаться первыя степени родства. Понятія отца, матери, брата, сестры еще не обозначились ясно, но уже является запрещеніе союзов между племенами одного и того же тотема, имѣющими общее происхожденіе; тѣм не менѣе женщины еще принадлежат всѣм мужчинам, а мужчины всѣм женщинам клана. Позже, с установленіем власти мужчины как главы семьи, степени родства начинают различаться лучше; однако браки между братьями и сестрами все еще происходят и сын наслѣдует без всяких стѣсненій гарем отца; для того, чтобы мать наслѣдника не являлась частью наслѣдства, нужно было сдѣлать еще шаг вперед. Замѣтим, кромѣ того, что если у нѣкоторых племен мужчина может владѣть нѣсколькими женами, то есть и такія, гдѣ женщины имѣют по нѣскольку мужей.

Это постепенное развитіе, это преобразованіе обычаев не совершается однако с логическою правильностью, так, чтобы каждая форма исчезла с появленіем новой, болѣе сложной. Онѣ смѣшиваются, переплетаются между собою и составляют амальгаму, в которой очень трудно разобраться. Онѣ образуют всевозможныя комбинаціи, сливаются друг с другом, устраняя в одном мѣстѣ один обычай, в другом – другой, так что составить себѣ приблизительное понятіе о ходѣ эволюціи человѣчества можно только пользуясь наблюденіями прежних путешественников над прошлыми племенами, а также и наблюдениями над племенами, до сих пор существующими.

Было время, когда собственность была организована на совершенно иных началах и распредѣлялась иначе чѣм теперь; современная ея организація создалась только благодаря силѣ, хитрости и воровству. В самом дѣлѣ, пока семья была родом ассоціаціи, в ней, очевидно, не было частной собственности; если же то, что первоначально принадлежало всѣм, обратилось в собственность нѣскольких, то это могло произойти только благодаря грабежу, в какой бы то ни было формѣ. Точно также и семья была, как мы видим, когда-то совершенно иной, чѣм теперь, и тѣ буржуа, которые увѣряют нас, что эти два учрежденія покоятся на вѣчных и незыблемых законах, сами не знают, что говорят: нѣт никаких основаній думать, что то, что развивалось прежде, неспособно продолжать развиваться и в будущем. Их слова могли бы служить доказательством лишь одного – что оба эти учрежденія, если только они дѣйствительно не развиваются, близки к паденію, потому что, на основаніи общаго закона органической жизни, все то, что не идет вперед, погибает и разлагается, уступая мѣсто новым организмам, еще имѣющим перед собою в будущем цѣлую эволюцію.

Буржуазіи пришлось самой признать эту аксіому и, как поправку к браку, который она вначалѣ хотѣла сдѣлать нерасторжимым, ввести развод. Правда, развод возможен только в извѣстных особых случаях и добиться его можно только посредством судебнаго процесса, безчисленных хлопот и значительных затрат; тѣм не менѣе он, как бы то ни было, является аргументом против прочности семьи. Послѣ долгаго сопротивленія, необходимость его, все-таки пришлось признать, несмотря на то, что, расторгая лежащій в основѣ брак, он сильно расшатывает семью. Может-ли быть болѣе ясное признаніе того, что будущее принадлежит свободному союзу и что закрѣплять обрядом то, что другой обряд может расторгнуть, совершенно бесполезно? Зачѣм заставлять одного человѣка, опоясаннаго трехцвѣтным шарфом, освящать союз, который три других человѣка в судейских тогах и шапках смогут признать недѣйствительным?

Вот почему анархисты отрицают организацію брака и думают, что если два человѣка любят друг друга, то им нечего ждать позволенія третьяго, чтобы соединиться; раз они этого хотят, обществу нѣт до этого никакого дѣла и ему нечего вмѣшиваться. Кромѣ того, потому только; что они раз отдались друг другу, союз мужчины и женщины не становится нерасторжимым, они не обязаны жить вмѣстѣ до самой смерти, даже если они перестанут друг другу нравиться: то, что их свободная воля сдѣлала, та же свободная воля может и уничтожить.