Маргарет Тэтчер - Искусство управления государством.

Споры о значении краха коммунизма будут продолжаться до тех пор, пока не исчезнут книги и издатели, готовые их публиковать. Во вторник 16 ноября 1999 года ряд основных участников тех драматических событий, в числе которых была и я, собрались в Праге, с тем чтобы представить свое видение истории. С того момента, когда чехословацкая «бархатная революция» привела к падению одного из наиболее жестких коммунистических правительств в Европе и установлению демократического режима, прошло уже 10 лет.

Я не участвовала в праздновании десятилетней годовщины падения Берлинской стены, которое состоялось в Берлине несколькими днями ранее. Это событие вызывало у меня чувство обеспокоенности. И вовсе не потому, что я страдаю ностальгией по коммунизму. Стена являла собой неоспоримое доказательство того, что коммунизм — это система порабощения целых народов. Президент Рейган был абсолютно прав в 1987 году, когда обратился к советскому лидеру с призывом: «Господин Горбачев, снесите же эту стену!»

Однако я не могла тогда, как не могу и сейчас, видеть в Германии просто другую страну, чье будущее зависит только от немцев, а не от кого-нибудь еще. Объединенная Германия, несомненно, вновь станет доминирующей державой в Европе. Было бы вполне дипломатичным, но в то же время и преступно наивным не замечать, что именно стремление Германии к господству привело на моем веку к двум ужасным глобальным войнам, которые унесли жизни сотен миллионов людей, в том числе девяти миллионов немцев. Немцы — культурный и талантливый народ, однако в прошлом они не раз демонстрировали поразительную неспособность ограничивать собственные амбиции и уважать своих соседей.

Хорошее знание прошлого и неопределенность будущего заставили нас с президентом Миттераном, при не слишком эффективной поддержке президента Горбачева, предпринять попытку замедлить процесс объединения Германии. Увы, наша попытка провалилась — отчасти из-за того, что у администрации США была иная точка зрения, но главным образом потому, что немцы взяли дело в свои руки, — однако они, в конце концов, имели на это право. К счастью, объединение произошло в рамках НАТО, что предотвратило образование опасного неприсоединившегося государства в центре Европы. Положительным было и то, что немцы получили возможность ощутить возврат контроля над своей собственной страной (будучи патриотом, я не отрицаю чужого права на патриотизм). Вместе с тем было бы лицемерием притворяться, что у меня нет серьезных опасений по поводу возможных последствий объединения Германии. Я не поехала в Берлин в октябре 1999 года, чтобы не портить торжества.

Совсем другое дело — встреча в Праге. На нее я очень надеялась попасть. Чехи пострадали и от нацизма, и от коммунизма. Оставленные демократическими государствами на произвол судьбы перед лицом агрессии обоих тоталитарных режимов, они слишком хорошо понимали необходимость бдительности.

Я всегда любила европейские города, которые в свое время находились за «железным занавесом», — Санкт-Петербург (за его великолепие), Варшаву (за ее героизм), Будапешт (за его изысканность). Но Прага — самый прекрасный город, в котором мне когда-либо довелось побывать. Она настолько прекрасна, что это сыграло определенную роль в ее судьбе. В 1947 году историк А. Дж. П. Тейлор спросил тогдашнего чешского президента Эдварда Бенеша, почему чешские власти не оказали более серьезного сопротивления Гитлеру, захватившему Чехословакию в 1939 году. Бенеш мог бы ответить, что чехи, поверившие обещаниям Германии, были захвачены врасплох. Или что их армия была слишком малочисленна для серьезного сопротивления. Однако вместо этого, к удивлению Тейлора, он распахнул окно своего кабинета, из которого открывался вид на неповторимые красоты Праги, и заявил: «Вот почему мы уступили без боя!»

Чешская Республика была среди наиболее успешно развивающихся посткоммунистических стран, главным образом благодаря дальновидной экономической политике ее бывшего премьер-министра, моего давнего друга и гениального, по Хайеку, экономиста Вацлава Клауса. Ему, однако, не удалось бы добиться таких успехов, если бы чехи не сохранили интуитивного понимания того, как можно заставить работать гражданское общество и свободную экономику. Это понимание было заложено в исторической памяти, вкрапленной в их культуру: не стоит забывать, что до Второй мировой войны Чехословакия имела такой же доход на душу населения, как и Франция. Чехи — это люди, которые всегда знали, как надо жить и как надо работать. Именно по этим причинам я с радостью приняла приглашение посетить Прагу, куда должны были также приехать Джордж Буш-старший, Михаил Горбачев, Гельмут Коль, Лех Валенса и мадам Даниэль Миттеран (как представитель своего покойного мужа).

Хозяином встречи был президент Вацлав Гавел. Чехословакии безмерно повезло, когда она в 1989 году обрела символ народного сопротивления в лице г-на Гавела — абсолютно честного и пользующегося практически всеобщим уважением человека. В конечном итоге он стал президентом и национальным лидером. Президент Гавел относился к тому разряду лидеров, которых невозможно представить у власти в обычных условиях; некоторые усматривают в этом его достоинство. Видный драматург, интеллектуал, сочетающий в себе мужество и мягкость характера, он более пяти лет отсидел в тюрьме за свои убеждения. Его речь спокойна, но убедительна; он не оратор в обычном смысле этого слова, однако в нем есть что-то от проповедника, заражающего слушателей своим вдохновением и моральной твердостью.

Из окон кабинета г-на Гавела в президентском крыле Пражского замка, где мы встречались в тот день, открывался вид на реку и старый город на другом берегу. Его интерьер заметно изменился со времен Бе-неша. У рабочего стола стояла большая статуя обнаженной женщины, выполненная в египетском стиле, — предпочтения президента в искусстве, как, впрочем, и в политике, отличаются от моих.

Президент Гавел по своим убеждениям, вне всякого сомнения, является антикоммунистом. Однако он принадлежит к левому крылу, и это нашло отражение в его взглядах на мир. В своей речи, произнесенной на следующий день, он сформулировал их таким образом: «В настоящий момент ощущается настоятельная потребность в новом восприятии современного мира, как многополярной, мультикультурной и глобально взаимосвязанной сущности, а также в таком преобразовании всех международных организаций и институтов, которое отражало бы это новое понимание». Именно подобные утопические высказывания, несмотря на то что они принадлежат столь красноречивому человеку, беспокоят меня.