Лев Гинцберг - Ранняя история нацизма. Борьба за власть

Летом 1927 г. Кох поместил в органе Штрассеров «Национал-социалистические письма» статью, где, прозрачно намекая на Геббельса, говорил «о расовой неполноценности» подобных ему типов; Геббельс немедленно нанес контрудар, обвинив Штрассера в том, что он еврей. Обширная переписка об этом сохранилась в архиве. Даже Розенберга, неустанного идеолога воинствующего антисемитизма, двое его «коллег» — Штрейхер и Эссер — уличали в том, что он наполовину еврей! Сведения о грызне среди фашистских главарей, несмотря на все усилия скрыть внутреннюю борьбу, носившую, как мы видели, совершенно беспринципный характер, проникали в печать. Об этом шла речь в письме Федера Геббельсу, относящемся к 1926 г., где отмечалось, что «общественность не без основания может ссылаться на споры между руководителями [нацистской партии] и заявлять с насмешкой: вы призываете к единению народа, но не в состоянии поддерживать мир даже между собой».

Нацистские Комитеты по расследованию и улаживанию много занимались рассмотрением распрей между лидерами, но за исключением одного случая, когда гауляйтер из Вюртемберга Мундер вынужден был уйти в отставку — не столько из-за того, что сожительствовал с женой товарища по партии, сколько из-за строптивости по отношению к Мюнхену, никто из руководящих деятелей НСДАП не пострадал. Комитеты по расследованию и улаживанию всячески отстаивали последних, если рядовые члены нацистской партии выражали недовольство кем-либо из них, и карали жалобщиков. Именно в этом и заключалась главная задача указанных комитетов. В апреле 1925 г. Гесс в письме к одному из деятелей партии, жаловавшемуся на разброд, напомнил: «Верное средство очищения организации от элементов, которые не подчиняются, — исключение». Это средство действительно применялось, но не против бонз, даже если они присваивали партийные деньги, и тем более не против лиц, чей моральный облик и «шокировал» кое-кого из нацистских заправил. Исключались другие — те, кто выражал сомнения в правильности фашистских догм или недоумение масштабами, которые принимает обожествление фюрера.

Выступая на генеральном собрании в Мюнхене в июле 1927 г., Гитлер подчеркнул: одной из самых главных целей руководства было утвердить в качестве непреложного закона, что «решения по вопросам развития принимаются не на заседаниях, съездах, конгрессах, будь они даже весьма импозантны». А на следующий год он вернулся к этой теме, добавив, что ни к чему на такого рода собраниях обсуждать важные проблемы. «В рамках политической партии дискуссии об этих проблемах так же невозможны, как и о мировоззрении или религии». Этот принцип твердо проводился с первого же съезда после возобновления деятельности партии, собравшегося в июле 1926 г. в Веймаре. В директивах съезду (они оставались в силе и для двух последующих — в 1927 и 1929 гг.) говорилось, что съезд не место для политических дискуссий и рассмотрения каких-дибо изменений в политике; единственная его цель — быть демонстрацией силы и единства. Все внесенные в порядке подготовки съезда предложения должны были рассматриваться на закрытых заседаниях, посвященных тому или иному кругу вопросов, причем судьба этих предложений определялась не голосованием, а решением председательствующего; последнее слово Гитлер оставлял за собой.

Открыл съезд тогдашний гауляйтер Тюрингии Динтер (спустя короткое время он уже оказался вне партии, ибо предлагал ограничить власть фюрера). Гитлер в своей речи вновь высказал свое отношение к народным низам: «Массы безответственны. Человека обычно интересует удовлетворение инстинктивных потребностей в пище, питье, любви и самовоспроизводстве». С трибуны Национального театра в Веймаре — правительство Тюрингии охотно предоставляло его для фашистских сборищ — нацистские лидеры призвали соотечественников, проживающих в тех зарубежных странах, где имелось значительное немецкое меньшинство, стать членами НСДАП, при условии, что они будут решительно бороться за присоединение этих территорий к Германии. Рядовые члены партии в зал, естественно, допущены не были.

Следующий съезд был созван в августе 1927 г. уже в Нюрнберге. По официальным данным, сюда прибыло 47 специальных поездов. Нацисты утверждали, что число участников достигало 30 тыс. человек, на деле их, по-видимому, было вдвое меньше. Среди других ораторов на съезде выступил председатель нацистской фракции в рейхстаге Фрик, недвусмысленно охарактеризовавший смысл пребывания фашистов в парламенте: подготовить его разгон и установление диктатуры. На закрытом заседании, занимавшемся организационными делами, было внесено предложение не рассматривать «несоответствующих вопросов, чтобы не понижать уровень съезда». Таким образом, «гайки» продолжали завинчиваться.

В 1928 г. нацисты из-за нехватки средств отказались от проведения съезда. Это был для них не слишком благоприятный момент: вся широковещательная пропагандистская кампания, развернутая в связи с выборами в рейхстаг, принесла только 700 с лишним тысяч голосов и 12 депутатских мест. Надежды на крупные успехи не оправдались, и в «Фёлькишер беобахтер» за 23 июня Розенберг был вынужден признать, что «положение действительно безрадостное».

В 1929 г. ситуация значительно изменилась. Рейд по индустриальным центрам принес необходимые средства, но главное было в том, что нацистская партия неожиданно получила мощную помощь со стороны влиятельнейшей силы лагеря крайне правых — Национальной партии (см. ниже). На нюрнбергский съезд 1929 г. были приглашены магнат Кирдорф, а также ветеран антибольшевизма кайзеровский генерал фон дер Гольц; оба они затем выступили в «Фёлькишер беобахтер» с хвалебными статьями. На съезде присутствовало много представителей зарубежных немцев — сторонников нацизма; делегация из Судетской области Чехословакии вышла на демонстрацию с транспарантом «Германские Судеты верны Гитлеру». Это было за девять лет до Мюнхена! Гитлеровцы утверждали, что в Нюрнберг съехалось около 200 тыс. человек, но это была ложь; участников было примерно 30 тыс., социал-демократическая печать Мюнхена утверждала даже, что по улицам Нюрнберга шествовало не более 17 тыс.

Участник съезда Б. Узе красочно описал специальное заседание по рабочему вопросу, где вполне закономерно было затронуто отношение к забастовкам. Уже не впервые члены партии — пролетарии (количество их было невелико, но они все же имелись) поднимали этот вопрос; нацистские же лидеры всячески стремились уйти от прямого ответа. На упомянутом съезде Лей поставил все точки над «и»: «Забастовка — это инструмент классовой борьбы, — заявил он, — и поэтому национал-социалисты при любых обстоятельствах отвергают ее». От имени Гитлера Лей положил конец дальнейшим разговорам на данную тему.