Андрей Громыко - Памятное. Книга первая

К январю 1919 года Гомельщина была очищена от немецких оккупантов.

В исторической литературе Запада, относящейся к событиям того периода, делается попытка как-то затушевать кровавые преступления кайзеровской солдатни на советской территории. Факты опровергают эту «лакировку» поведения оккупантов. Если по масштабам преступлений они и уступают кому-то, то только гитлеровцам.

Уже тогда в мое сознание глубоко запала мысль, что войны между государствами — великое зло и что германец, напавший на нашу страну, — это враг. Зачем ему наша земля, зачем ему убивать русских? Мы, мальчишки, часто устраивали импровизированные игры, в которых одна часть из нас представляла собой захватчиков, а другая — русских. Наши «стратеги» так организовывали ход «боевых действий», что почти всегда побеждали русские.

Какой же мальчишка тех лет не любил играть в войну? Перед началом всегда происходила одна и та же процедура — участники расхватывали имена полководцев. Делалось это быстро, с криком, наперебой:

— Я — Суворов!

— Я — Потемкин!

— Я — Александр Невский!

— А я — Дмитрий Донской!

Имена тех, с кем сражались эти герои, мы не всегда знали. Но вот кто-то выкрикивал:

— Я — Кутузов!

Тут сразу же возникал вопрос:

— А кто же будет Наполеоном?

Быть Наполеоном не хотел никто. По рассказам взрослых и из книжек мы знали, что он — захватчик и сжег Москву. Имя Кутузова отвергали по простой причине:

— Наполеона нет. Кутузовым ты не будешь. Чингисханом и ханом Батыем тоже никто не хотел быть. Я почему-то выкрикивал:

— Я — Румянцев!

Уж очень хотелось дать отпор туркам. Старался прокричать поскорее, чтоб никто не перекричал меня. Это имя не собирался уступать никому.

Спроси меня тогда, кто такой Румянцев, вряд ли сказал бы что-либо вразумительное. Знал только, что он полководец и воевал с турками.

И все же я изо всех сил, напрягаясь, чтобы услышали все-все вокруг, кричал:

— А я — Р-Р-Румянцев!

Мне нравился рыкающий перекат начала этого слова, да и вообще все его звучание. Оно напоминало о красоте поспевающих вишен, слив, казалось близким всему тому, что окружало наш дом, — садику, кленам с красноватыми листьями, багряному по осени лесу.

Нелегко было договориться о противнике, о его командирах. Споров рождалось немало. Тем не менее игры происходили.

Наступила осень, начались занятия в школе. Зима — неподходящее время, чтобы играть в войну. А за год ребята изменились, и прошлогодние мечтания детства как-то потускнели, а потом и отпали сами по себе. Весной мы еще пробовали называть друг друга громкими именами полководцев, но прежний энтузиазм уже не появлялся. Мы взрослели.

Где вы, Суворовы моего детства? Знаю, что в лихую годину все вы взяли в руки настоящее оружие. Почти никто не вернулся в родную деревню с полей Великой Отечественной… Могилы ваши разбросаны и по всей нашей стране, и за ее границами. Только, возможно, кое-где на табличках над теми могилами стоит ваша короткая настоящая фамилия.

Ликование охватило наш край после того, как его в первые годы после революции очистили от немецких войск, а органы Советской власти стали крепнуть. Правда, по лесам кое-где еще бродили небольшие банды грабителей. Иногда их называли «зелеными», чаще — никак не называли. В самом деле, некоторые из них, не найдя места в мирной жизни, занимались просто грабежом. А население не всегда было в силах дать отпор — оружия ему не раздавали. Но это явление продолжалось недолго.

Постепенно хозяйственная политика Советской власти совершенствовалась, у крестьянства появилась заинтересованность в налаживании и развитии сельскохозяйственного производства. Особым стимулом для этого явилась замена продразверстки продналогом. Ленинская идея о такой замене сработала хорошо.

Вспоминаю один случай. Как-то на сельском сходе выступал докладчик, задачей которого было не только пропагандировать политику новой власти, но и дать людям хотя бы общее представление о том, что такое теория Маркса — Ленина, на которой строится эта политика.

Докладчик старался объяснить в доходчивой форме:

— Маркс, разрабатывая свое учение на основе передовой мысли, критически использовал достижения других ученых, в частности Гегеля. У последнего Маркс взял все хорошее, то есть взял у него рациональное зерно, и ничего другого, неподходящего, не брал.

Оратору казалось, что все было ясно. Закончив доклад, ом поинтересовался:

— Есть ли у кого вопросы и все ли понятно?

Один крестьянин, человек разбитной, но не очень грамотный, не слышавший до того даже имени Гегеля, спросил:

— Можно задать вопрос?

Ему это, естественно, разрешили. Однако вместо вопроса у него получилось скорее заявление. Крестьянин сказал:

— Вот вы говорите, что Маркс у Гегеля взял только рациональное зерно, а больше ничего не брал. У нас же на днях забрали решительно все зерно, почти не оставили на посев.

Докладчику пришлось вторично разъяснять разницу в философских воззрениях Маркса и Гегеля. Что же касается высказываний крестьянина, то за ними стояла простая вещь: при продразверстке под излишки иногда подводилось и то, что крестьяне оставляли себе, чтобы прокормиться и засеять поле.

Так было до введения продналога. Позже крестьянин уже знал, чего и сколько он должен сдать государству, а что останется в хозяйстве. У крестьян, таким образом, появилось больше уверенности, что новая власть его интересы уважает. А это не могло не сказаться положительно на производительности сельскохозяйственного труда. В свою очередь у государства расширились возможности для снабжения продовольствием города, рабочего класса.

Незаметно — с каждым глотком родного воздуха, под звуки колыбельной песни матери, начиная с раннего детства, а позже под влиянием сказок, преданий, красивых и страшных, народных песен, возникших неизвестно в каких глубинах истории, — формируется духовный и нравственный мир человека.

А влияние истории, фактов из биографии выдающихся деятелей, не щадивших своей жизни при защите родной земли?

А бесценные памятники старины, пусть это будут даже простые руины, над которыми и сегодня ломают головы археологи?

А наскальные надписи, старинные соборы, часовни, скиты, книги и рукописи, даже неразгаданные обломки древних вещей, лежавших в земле века, — вещей, к которым много столетий назад прикасались руки наших далеких предков?

Разве все это при знакомстве с ним не западает в душу младенца, юноши, взрослого человека и не остается на всю жизнь?

Недостаточно в нашей литературе, особенно художественной, используются неисчерпаемые бесценные кладовые истории! А ведь настоящих патриотов и сегодня можно воспитывать, только используя всю гамму средств, воздействующих и на интеллект, и на чувства человека.