Валентин Турчин - Инерция страха. Социализм и тоталитаризм

Параллель между реформизмом в советской России и ре­формизмом в царской России имеет под собой глубокое осно­вание. Пройдя через чудовищно кровавую революцию и граж­данскую войну, мы вернулись к структуре власти и обществен­ному сознанию, которые больше напоминают традиционную Россию, чем революцию. Мы вновь оказались поставленными перед теми же проблемами, которые стояли в России 19-го ве­ка. Та же всесильная предельно централизованная бюрокра­тия, тот же произвол власти, то же пренебрежение к основным правам личности как со стороны управляющих, так и со сторо­ны управляемых, та же нетерпимость к идеям, не одобряемым высшими инстанциями. Психология советского бюрократа — это психология бюрократа царской России, что же касается его мировоззрения, то сменены лишь декорации, а по сущест­ву оно изменилось мало. В его основе по-прежнему лежит три­ада: православие, самодержавие, народность; только правосла­вие теперь называется марксизмом-ленинизмом, самодержа­вие превратилось в руководящую роль партии, а вместо "на­родность" говорят "морально-политическое единство совет­ского народа". Я убежден, что когда советский чиновник смот­рит кинофильм о революционерах в царской России, он внут­ренне находится на стороне царских чиновников, он отожде­ствляет себя с ними, а не с большевиками. И в самом деле, что общего между ним и этими демагогами, которые плетут сети заговора, чтобы подорвать государство, созданное тысячелет­ней русской историей, разрушить порядок и ввергнуть страну в кровавый хаос?

Для движения по пути реформ необходимы два условия.

Во-первых, должно существовать серьезное общественное давление на власть в пользу реформ. Общество, которое раболепствует перед властью, порождает, с одной стороны, тиранию, а с другой стороны — разрушительный экстремизм, большевизм. В России всегда не хватало сочетания твердости с уме­ренностью. Пока мы не научимся этому, мы будем бросаться из одной крайности в другую, вместо того чтобы неуклонно продвигаться вперед.

Во-вторых, необходимо, чтобы власть перестала бояться реформ и научилась их во время проводить. Хорошо известно, что такая политика не ослабляет власть, а укрепляет ее. В советских курсах обществоведения любят, ссылаясь на кого-то из основоположников (не то Маркса, не то Энгельса, не помню), приводить английскую буржуазию в качестве примера использования власти, не исключающего политических реформ. Но в своей собственной политике советские руководители подра­жают почему-то не английской буржуазии, а худшим образцам из русской истории. Стабилизация тоталитаризма — путь к ка­тастрофе. Окостенение и загнивание не может продолжаться вечно; рано или поздно, под влиянием какой-то внешней или внутренней причины должно произойти разрушение такого об­щества, и это будет ужасно. Слепой страх перед движением мысли, сопротивление политической и экономической либера­лизации ведут в пропасть. Роковым образом коммунистиче­ская власть в России повторяет ошибки династии Романовых.

Впрочем, исправлять ошибки Романовых можно различны­ми способами. Один диссидент сказал кагебисту: "При царе и то было больше свободы, чем сейчас!". На что тот возразил: "Вот и доигрались до революции!" Ответ не лишен логики. Он лишний раз показывает, кто есть кто в новой России при сравнении со старой и отражает, надо думать, точку зрения части партаппарата, и во всяком случае его верхушки.

Что ж, мы уже почти вышли на режим стационарного самовоспроизводящегося тоталитаризма, и возможность его сохранения в течение поколений не исключена. Но кагебист не учитывает двух обстоятельств. Во-первых, стационарный тоталитаризм возможен только при условии абсолютной стационарности — полного постоянства форм и норм жизни в качественном и количественном отношении. Ибо любые изменения, даже количественные, потребуют в конце концов каких-то новых решений, какого-то творчества, на которое тоталитарное общество не способно. Этого, к сожалению, не понимают партаппаратчики, вследствие отсутствия у них необходимой куль­туры, философского кругозора. Они, по-видимому, искренне полагают, что общество, наложившее запрет на свободную мысль, может до бесконечности "удовлетворять непрерывно растущие потребности". Во-вторых, не весь мир еще, к счастью, тоталитарен, он не остановился еще в своем развитии. Живя в этом мире, мы не можем его игнорировать, и это накладывает определенные ограничения на тех, кто стремится к вечному мраку.

Не то погубило Романовых, что они дали "слишком много" свободы. Свободы было хотя и больше, чем сейчас, но - ска­жем прямо - не так уж и много. В других странах было не­сравненно свободнее, и - ничего. Погубила Романовых неспо­собность вовремя проводить необходимые реформы, погуби­ло отчуждение между государством и передовой частью обще­ства. Возникло специфически русское явление - интеллиген­ция, образованный слой общества, находящийся в конфликте с государством. Не только государство было виновно в этом конфликте. Авторы сборника "Вехи" высказали много спра­ведливых упреков в адрес интеллигенции, они провидчески указали на те черты российской интеллигенции, которые в ко­нечном счете привели к большевистскому террору. Но все же основная, изначальная вина лежит без всякого сомнения на царской власти. И вот теперь мы видим, что советское государство идет по тому же самоубийственному пути, который привел к гибели царское государство (ах, если бы только государство!). Отказывая своим гражданам в элементарных политических правах и свободах, оно углубляет и увековечивает конфликт между властью и культурой, при котором общество не может нормально развиваться. Неужели все-таки исторический опыт ничему не учит Россию?

Оба условия постепенной демократизации, давление снизу и способность к реформам наверху, не выполняются у нас, в сущности, из-за страха, а точнее, из-за инерции страха, вошедшего в нашу жизнь при Сталине. Страх, который парализует общество это страх сталинских жертв, страх, испытываемый властью, — страх самого Сталина. Пришедший к власти в результате невиданного в истории террора, Сталин подозревал каждого в тайном вынашивании планов возмездия, в каждом видел скрытого врага. Очевидно, этот элемент и до сих пор сохраняется в высшем руководстве. Жестокие и бессмысленные репрессии против инакомыслящих (которые вовсе не стремятся к вытаскиванию руководителей из их кресел) свидетельствуют о наличии этого элемента и в то же время регенерируют, подкрепляют его. Образуется порочный круг. Чтобы разорвать его, нужен хотя бы какой-то минимум доверия между властью и обществом, чтобы разграничить борьбу за идеи от борьбы за власть. Но при той пелене страха и лжи, которая нас окутывает, даже достижение этого минимума — труднейшая задача. Власть настолько боится реальных проблем, которые стоят перед страной, что даже не хочет назвать их по имени; она предпочитает отрицать очевидные факты. Это политика страуса, который прячет голову в песок от страха.