Валентин Турчин - Инерция страха. Социализм и тоталитаризм

Вскоре после этих событий из издательства "Советская Россия", где готовилась к выходу моя книга "Феномен науки" (уже был начат набор), мне сообщили, что работа над книгой остановлена "из-за нехватки бумаги". Рукопись другой моей книги "Программирование на языке РЕФАЛ", которая была сдана в издательство "Наука", находилась в это время у рецензента. Рецензент вернул рукопись в издательство, заявив, что он считает себя "морально не вправе" рецензировать книгу автора с таким политическим лицом.

Осуждение моего выступления на собрании в институте производилось открытым голосованием. Но есть у меня опыт и тайного голосования.

В сентябре 1973 г., вскоре после собрания, была расформиро­вана моя лаборатория, но я был оставлен в институте в долж­ности старшего научного сотрудника. В течение последовавших месяцев я спокойно работал и надеялся, что мне удастся совместить свое диссидентство с продолжением профессиональ­ной деятельности. Не тут-то было. Весной 1974 г. подошло время моего утверждения ученым советом института в занима­емой должности. Сначала вопрос о моем утверждении был от­ложен: вероятно, начальство не знало, как поступить, и запра­шивало инструкций. Затем было дано указание "треугольнику" отдела составить на меня характеристику.

В деловой части характеристики, написанной в отделе, были только хорошие слова по моему адресу. Но последний абзац характеристики гласил:

"В то же время, будучи близко связанным с академиком Сахаровым, В.Ф. Турчин сделал в сентябре 1973 г. заявление для представителей буржуазной прессы, в котором оправды­вал поведение Сахарова. Этот поступок В.Ф. Турчина был еди­нодушно осужден сотрудниками института".

В июле 1974 г. состоялось заседание ученого совета инсти­тута, на котором рассматривался, в частности, вопрос о моем утверждении в должности. Председательствовавший на совете заместитель директора не стал зачитывать деловую часть харак­теристики, а прочитал только заключительный абзац, начиная со слов "В то же время..." Затем он выразил надежду, что члены ученого совета "сделают соответствующие выводы" из зачи­танного абзаца. Больше по этому поводу не было сказано ни слова. Моя работа не обсуждалась. Хотя за месяц до этого на заседании отдела было принято решение рекомендовать учено­му совету института утвердить меня в занимаемой должности, заведующий отделом, который присутствовал на заседании как член ученого совета, не счел необходимым встать и объя­вить об этом. Результат тайного голосования был таков: 5 за утверждение, 19 — против. Так я вылетел из института.

Один из моих знакомых, когда я ему рассказал об этих со­бытиях, воскликнул:

— Ого! Пять человек из двадцати четырех голосовали про­тив. Это — дай-ка мне линейку — почти 21%. У вас на редкость порядочные люди в институте!

После увольнения я пытался устроиться в несколько науч­но-исследовательских институтов, но безрезультатно. Схема была всегда одна и та же: заведующий лабораторией хотел меня взять, но когда вопрос поднимался на уровень партбюро и дирекции института, ответ неизменно был отрицательным. Иногда мне говорили: "Вот если бы вы дали обещание вести себя... иначе, тогда еще можно было бы попытаться вас устро­ить". А в одном институте человек, который хотел меня взять, объявил мне с унынием в голосе, что не только директор, но и несколько человек, которые были заинтересованы во мне как в специалисте, сказали, что они, тем не менее, против моего приема. Они не хотят неприятностей.

Повествование об академиках я закончу следующей исто­рией. Один мой знакомый спросил академика Зет, не может ли он помочь мне устроиться на работу. С академиком Зет мы не только знакомы более пятнадцати лет, но даже имели сов­местные работы. Академик ответил кратко и ясно:

Нет. Эти люди идут против общества. Такие дела.

У меня нет иллюзий: мой конфликт — не только и, пожа­луй, даже не столько, конфликт с властями, сколько конфликт с обществом. Я хочу примерно того же и смотрю на вещи при­мерно так же, как люди круга, к которому я принадлежу. Это - конфликт ценностей. Но именно система, иерархия цен­ностей — что мы считаем более, а что менее важным — опреде­ляет в конечном счете наши поступки; и от нее зависит, оказы­ваемся ли мы с большинством или попадаем в отщепенцы, диссиденты.

Не то чтобы я возражал против отщепенства как такового. Отщепенцы нужны каждой стране и человечеству в целом. Нужны люди, которые ведут себя не так, как большинство — экспериментируют на себе (и — увы! — на своих близких). Без этого не было бы развития, движения вперед. Все новое бывает сначала в меньшинстве. В конце концов и доказательст­во теоремы зарождается в одной голове, прежде чем стать при­знанным фактом. Для меня диссидентство — часть моей жиз­ненной задачи, как и научная работа.

Само по себе наличие отщепенцев — вещь естественная. И яс­но, что люди, нарушающие общественные нормы поведения, не могут рассчитывать на легкую жизнь в своем обществе — это, опять-таки, естественно. Но неестественно и противоестествен­но другое: та линия, которая отделяет советских диссидентов от общества. Ведь для того, чтобы попасть в отщепенцы, доста­точно просто отказаться от лжи (хотя бы по умолчанию), до­статочно один раз заступиться за невинного человека, которо­го терзают на твоих глазах. А для того, чтобы попасть в полу диссиденты, в неблагонадежные, достаточно еще меньшего: живое слово, отказ от активного, систематического мракобе­сия. И это — в XX веке, в Европе, после того как основные принципы гуманизма и права личности давно признаны, казалось бы, цивилизованным миром.

Гуманистов XVI века поддерживало, вероятно, чувство, что они — первооткрыватели, прокладывающие дорогу к ново­му общественному порядку. Советские диссиденты всего лишь призывают помнить об уже открытых, ставших азбучными, истинах. Они всего лишь обороняются от наступающей тьмы.

Один американец, с которым мы обсуждали влияние технического прогресса на общественную жизнь, сказал мне:

— У нас считают, что технический прогресс в Советском Союзе имеет важное значение для демократизации общества. Возьмем такой пример. Сейчас у вас в стране производится недостаточно автомашин. Их производство будет увеличиваться. Тогда любой человек сможет сесть на машину и проехаться по стране. Он тогда увидит, например, что во многих городах нет мяса и что вообще газеты пишут неправду.

Это соображение меня, признаться, рассмешило. Вовсе не обязательно иметь автомашину, чтобы знать, что газеты пишут неправду. У каждого есть глаза и уши, а также родные и знакомые в разных частях страны. И, в сущности, все все знают.