Василий Галин - Интервенция и Гражданская война

Таким образом, требование созыва Учредительного собрания было для лидеров Белого движения не более чем лозунгом, консолидирующим до разгрома большевиков оппозиционные силы. На деле лозунг прикрывал до поры военную диктатуру, в лучшем случае задрапированную прозрачной «демократической вуалью Пуришкевича» или опирающуюся на «здоровые государственные элементы Колчака» или на возрождение монархии. Главной целью, ведущей идеей этой власти становилось подавление черни, демоса, т. е. почти 90% населения России и установление твердой власти «здорового меньшинства»…

Деникин, так же как и Колчак, не признавал итогов того Учредительного собрания 1917 г., рожденного в стихии бунта и насилия, которое «не выражало воли русского народа». И тут же Деникин признает саму бессмысленность созыва Учредительного собрания, поскольку даже его «предрешение» ничего изменить не в способно: «Перед правительством оставались бы и тогда неразрешимые для него вопросы: невоюющая армия, непроизводительная промышленность, разрушаемый транспорт и… партийные междоусобицы», а кроме этого, было еще и крестьянство занятое" «черным переделом». Здесь Деникин, по сути, сам признает, что провозглашение лозунга «непредрешения Учредительного собрания» как цели гражданской войны, является не чем иным, как обманом. Деникин сам вполне откровенно признается в этом: «Непредрешение» и «уклонение» от декларирования принципов будущего государственного устройства, которые до сих пор вызывают столько споров, были не «теоретическими измышлениями», не «маской», а требованием жизни. Вопрос этот чрезвычайно прост, если подойти к нему без предвзятости: все три политические группировки противобольшевистского фронта – правые, либералы и умеренные социалисты – порознь были слишком слабы, чтобы нести бремя борьбы на своих плечах. «Непредрешение» давало им возможность сохранять плохой мир и идти одной дорогой, хотя и вперебой, подозрительно оглядываясь друг на друга, враждуя и тая в сердце – одни республику, другие – монархию; одни – Учредительное собрание, другие – Земский собор, третьи – «законопреемственность» 149.

Но что же тогда остается за «душой» у Белого движения, если выбросить пропагандистские лозунги?…

То, о чем говорил Колчак. Т. е. первым делом установление правопорядка, которое неизбежно упиралось в формулу диктатуры Франко: «Свобода в обмен на порядок»… Вторым этапом – созыв Учредительного собрания, выбранного из «здоровых элементов», состав и процент представительства которых легко прогнозируем, – его подсказывает история. Чем бы Учредительное собрание в этом случае отличалось от эгалитарной III Государственной Думы Столыпина, также специально подобранной из «государственно здоровых элементов», кроме еще большей реакционности? Ведь именно эти колчаковские «государственно здоровые элементы» должны были осуществлять «народоправство», а все остальные были «чернью»! Деникинская «чернь», не представленная в столыпинской Думе, составляла более 90% населения России, и именно эту «чернь» необходимо было Колчаку, Деникину… «разогнать и повесить», чтобы «избрать» свое, «настоящее Учредительное собрание» и установить «народоправство». Идеи Колчака, Деникина, несмотря на благие помыслы, тем не менее неизбежно в случае успеха гнали русский народ обратно назад, в прошлое, в аристократический тоталитарный режим, правда уже не царский, а генеральский. Деникин писал: «…Моя, например, реакционность определялась Керенским словами: «Деникина не могут переварить даже самые ярые русские консерваторы…» 150

Колчак, Деникин, Милюков… вольно или невольно оказались достойными наследниками того царского режима, пример которого давал С. Крыжановский, описывая царский выход (в I «демократическую» Думу) за 10 лет до революции, который был «обставлен всею пышностью придворного этикета и сильно резал непривычный к этому русский глаз». Но глаз верного слуги старого режима резала также на этом фоне царского блеска не подходящая к месту «толпа депутатов в пиджаках и косоворотках, в поддевках, нестриженых и даже немытых». Умный чиновник сразу заключил из этого богатого смыслом сопоставления, что «между старой и новой Россией перебросить мост едва ли удастся». И свои чувства он выразил восклицанием: «Ужас!… Это было собрание дикарей…» 151Наблюдения посла Франции в России в предреволюционные годы, М. Палеолога, приводят его к радикально революционным выводам: «Социальный строй России проявляет симптомы грозного расстройства и распада. Один из самых грозных симптомов – это глубокий ров, та пропасть которая отделяет высшие классы русского общества от масс. Никакой связи между этими двумя группами, их разделяют столетия…» 152Н. Бердяев в книге «Философия неравенства» пытался защищать и обосновывать объективность существования этой «пропасти»: «Культура существует в нашей крови. Культура – дело расы и расового подбора… «Просветительное» и «революционное» сознание… затемнило для научного познания значение расы. Но объективная незаинтересованная наука должна признать, что в мире существует дворянство не только как социальный класс с определенными интересами, но как качественный душевный и физический тип, как тысячелетняя культура души и тела. Существование «белой кости» есть не только сословный предрассудок, это есть неопровержимый и неистребимый антропологический факт».

Но, может, это все осталось в монархическом прошлом, непристойном для упоминания в кругах «просвещенной либерально-демократической интеллигенции»? Но вот ее яркий представитель Бунин: «…описывает рядовую рабочую демонстрацию в Москве 25 февраля 1918 года: «Знамена, плакаты, музыка – и, кто в лес, кто по дрова, в сотни глоток: – Вставай, подымайся, рабочий народ! Голоса утробные, первобытные. Лица у женщин чувашские, мордовские, у мужчин, все как на подбор, преступные, иные прямо сахалинские. Римляне ставили на лица своих каторжников клейма: «Cave furem». На эти лица ничего не надо ставить – и без всякого клейма все видно… И Азия, Азия – солдаты, мальчишки, торг пряниками, халвой, папиросами. Восточный крик, говор – и какие мерзкие даже и по цвету лица, желтые и мышиные волосы! У солдат и рабочих, то и дело грохочущих на грузовиках, морды торжествующие». И дальше, уже из Одессы: «А сколько лиц бледных, скуластых, с разительно асимметричными чертами среди этих красноармейцев и вообще среди русского простонародья,- сколько их, этих атавистических особей, круто замешанных на монгольском атавизме! Весь, Мурома, Чудь белоглазая…» «Здесь – представление всего «русского простонародья» как биологически иного подвида, как не ближнего,- приходит к выводу С. Кара-Мурза.- Это извечно необходимое внушение и самовнушение, снимающее инстинктивный запрет на убийство ближнего, представителя одного с тобой биологического вида…» 153Что-то знакомое сквозит в этих перлах Бунина, деникинской «черни», колчаковских «здоровых элементах»… Не тот ли самый, знакомый нам уже из первого тома, махровый «социальный расизм»?