Василий Галин - Интервенция и Гражданская война

Но грабеж, как и дезертирство, не могут быть основой армии, стремящейся к победе; должно быть еще что-то, большее…

Что же представляли собой Белое движение?

Основу Белой армии, как и Белого движения [В 1906 г. в Одессе существовала вооруженная черносотенная организация «Белая гвардия» А. Коновицына, которая ходила по Одессе в военной форме] вообще, представляли в первую очередь офицеры. С. Волков абсолютно прав, когда пишет: «…Именно офицеры были той силой, благодаря которой Белое движение вообще могло возникнуть…» 80

Принцип формирования офицерского корпуса в русской армии мало чем отличался от других стран: в Англии, Германии, Австро-Венгрии основным поставщиком офицеров была аристократия. В демократических США президент Дж. Вашингтон указывал: «В выборе офицеров надобно более всего остерегаться, чтобы они не выходили из сословий, слишком близких к тем, из которых набираются солдаты. Иерархия сословия переходит из гражданской жизни в военную. За исключением очевидных заслуг, надобно держаться правила, чтобы кандидат в офицеры был непременно джентльмен, знающий правила чести и дорожащий своей репутацией» 81. В 1862 г. в России вместо сословного был введен образовательный ценз производства в офицерский корпус, и к началу XX века в армии было немало офицеров, вышедших из крестьян и «кухаркиных детей». Так, основатель Белой армии генерал Алексеев был сыном простого солдата, Корнилов – казачьего хорунжего, Деникин – вообще сыном крепостного крестьянина… Из 70 с лишним генералов и офицеров – «отцов-основателей» Белой армии, участников «1-го Кубанского похода», по данным А. Кавтарадзе, всего только четверо обладали какой-нибудь наследственной или приобретенной собственностью; остальные жили и до 1917 года только на служебное жалованье 82.

За три с небольшим года мировой войны было произведено в офицеры около 220 тысяч человек, то есть больше, чем за всю предыдущую историю русской армии. Общее число офицеров, вместе с кадровыми, составило 300 тысяч 83. В Первой мировой погибли 73 тысячи офицеров, при этом «едва ли не весь кадровый офицерский состав выбыл из строя уже за первый год войны» 84. С начала войны офицерский корпус сменился в пехотных частях 3-5 раз, в кавалерии и артиллерии-на 15-40%. 85

К 1917 г. «в результате наиболее распространенный тип довоенного офицера,- пишет С. Волков,- потомственный военный (во многих случаях и потомственный дворянин), носящий погоны с десятилетнего возраста – пришедший в училище из кадетского корпуса и воспитанный в духе безграничной преданности престолу и отечеству,- практически исчез…» 86. Офицерский состав военного времени «в общем соответствовал сословному составу населения страны». До войны (1912 год) 53,6% офицеров (в пехоте – 44,3%) происходили из дворян, 25,7% – из мещан и крестьян, 13,6% – из почетных граждан, 3,6% – из духовенства и 3,5% – из купцов. Среди же выпускников военных училищ военного времени и школ прапорщиков доля дворян никогда не достигает 10%, а доля выходцев из крестьян и мещан постоянно растет… Свыше 60% выпускников пехотных училищ 1916-1917 годов происходило из крестьян 87. Генерал Н. Головин свидетельствовал, что из 1000 прапорщиков… в его армии (7-й), около 700 происходило из крестьян, 260 из мещан, рабочих и купцов и только 40 из дворян 88.

Эсер В. Шкловский писал: «Это не были дети буржуазии и помещиков… Офицерство почти равнялось по своему качественному и количественному составу всему тому количеству хоть немного грамотных людей, которое было в России. Все, кого можно было произвести в офицеры, были произведены. Грамотный человек не в офицерских погонах был редкостью» 89.

Таким образом, констатирует С. Волков, «социальную свою специфику офицерский корпус… полностью утратил. Качественный его уровень катастрофически упал: прапорщики запаса и абсолютное большинство офицеров ускоренного производства были по своей сути совсем невоенными людьми, а производимые из унтер-офицеров, имея неплохую практическую подготовку и опыт войны, не обладали ни достаточным образованием, ни офицерской идеологией и понятиями». Р. Фадеев еще в 1889 г. писал: «Вся сила армии – именно в строевых офицерах мирного времени; без них она не станет ни кадром, ни школой, а останется только расходом» 90.

Тем не менее даже офицеры военного времени по большей части впитали в себя менталитет русского офицера – защитника отечества и престола в концентрированном виде, в этом заключался для них смысл жизни. В. Успенский справедливо пишет, что офицеры русской армии, даже самые образованные и передовые, слабо разбирались в вопросах политики. У офицеров четко определенный круг обязанностей, заниматься политикой им было запрещено. «Слуга царю и Отечеству – остальное не имеет значения» 91. С началом войны «в руках офицеров, когда-то описанных Куприным в «Поединке», оказалась грозная сила армии, собиравшейся в бой. Опостылевшая мирная жизнь забыта, впереди война, цель жизни офицера. Переживания командного состава не были сложными» 92. «Средний русский офицер аполитичен, он только национален. Он молчалив, он, действовавший, поможет нам вернуть родину, а не ученые дрозды, до головной боли насвистывающие одну и ту же фальшивую партийную песенку» 93.

Деникин пишет о том, как офицерство понимало свой долг: «Офицерский корпус, как и большинство средней интеллигенции, не слишком интересовался сакраментальным вопросом о «целях войны». Война началась. Поражение принесло бы непомерные бедствия нашему Отечеству во всех областях его жизни… Необходима победа. Все прочие вопросы уходили на задний план, могли быть спорными, перерешаться и видоизменяться» 94. Другую сторону менталитета профессионального военного давал Колчак: «Война прекрасна, хотя она связана со многими отрицательными явлениями, но она везде и всегда хороша. Не знаю, как отнесется Она к моему единственному и основному желанию служить Ей всеми силами, знаниями, всем сердцем и всем своим помышлением. Война дает мне силу относиться ко всему «холодно и спокойно», я верю, что она выше всего происходящего, она выше личности и собственных интересов, в ней лежит долг и обязательство перед Родиной, в ней все надежды на будущее, наконец, в ней единственное моральное удовлетворение. Она дает право с презрением смотреть на всех политиканствующих хулиганов и хулиганствующих политиков, которые так ненавидят войну и все, что с ней связано в виде чести, долга, совести, потому что прежде всего и в основании всего они трусы» 95.

Однако во время войны изменился не только качественный и социальный состав офицерского корпуса армии. Поражения 1915 г. отчетливо проявили новую тенденцию, формировавшуюся в армии, – стремление солдат к миру и нарастание на этой почве раскола между офицерством и солдатами. Киган отмечал: «В 1915 году во время отступления из Галиции около миллиона русских солдат оказались в плену, три четверти сдались без сопротивления». К концу 1917 года почти четыре миллиона русских солдат находились в немецком или австрийском плену. Таким образом, потери военнопленными прежней имперской армии в конечном счете превысили боевые потери в три раза: по последней оценке, русская армия потеряла погибшими… примерно столько же, сколько и французская, где число попавших в плен к немцам было ничтожно мало. Русский солдат-крестьянин просто не имел тех отношений, которые связывали немецких, французских и британских солдат с товарищами, с частью и с национальными интересами. Он находил психологию профессиональных солдат необъяснимой, рассматривая свои новые обязанности как временные и бессмысленные. Поражение быстро деморализовало их. Зачастую солдаты, отличавшиеся храбростью, не находили ничего позорного в том, чтобы самим сдаться в плен, где, по крайней мере, они получали пищу и безопасность» 96. Отношения между солдатами, жаждавшими мира, и офицерами, гнавшими их в бой, становились критическими. Вопрос о мире раскалывал армию на две части: меньшую, кадровую, профессией которой была война, и превосходящую ее в более чем в 100 раз крестьянско-солдатскую массу. Для солдат, вчерашних крестьян, война представляла собой невыносимое, бессмысленное бремя, бойню.