Сергей Кургинян - Содержательное единство 1994-2000

В моей аллергии на элитарность меня очень поддерживала мать. Но интерес к элитному процессу, понимание того, что отсутствие качественной элиты в стране означает гибель страны, заполнение элитных каверн чужим и чуждым материалом – все это было важным компонентом моего личностного роста еще до поступления в институт. Отсюда – и интерес к тем эпизодам, который отец внимательно (и часто в моем присутствии), спокойно и с большой откровенностью обсуждал вместе с проникшимися к нему доверием спецработниками.

Очень запомнился подробно, беспощадно обсужденный сюжет со строительством автозавода в Тольятти. По тем временам это было беспрецедентно. Одно дело было ругать власть и сетовать на советский абсурд. И другое – точно, с именами и цифрами повествовать о семьях, их интересах, параллельных системах финансирования, международных связях. Такой разговор не был единичным и касался не только данного объекта. И, безусловно, эти разговоры вступали в некий резонанс с обрывочными семейными воспоминаниями бабушкиных родственников о делах эпохи Романовых и конфликтах между элитными группами.

Годы обучения стали для меня временем создания известного в Москве авангардистского театра "На досках". Фактически театр был площадкой для идеологического моделирования. И обучение в институте, не требовавшее особого труда (институт был выбран по романтическому консенсусу между мной и моими друзьями, тогдашними и нынешними), и обучение в аспирантуре были заполнены театром и околотеатральными гуманитарными штудиями, в которых создавалось ядро будущего аналитического центра.

Взращивание альтернативного театра посреди Москвы не могло не наращивать объем элитных коммуникаций. Райком партии, ЦК, в меньшей степени Министерство культуры… Залы театра были набиты битком. Коллективные заявки на билеты от КГБ сыпались одна за другой. Но никаких реальных пересечений не было. И быть не могло. Семейная закалка привела к тому, что любой импульс к подобным пересечениям тогда вызвал бы холодное и сильное отвращение.

К чести данных ведомств должен сказать, что никаких попыток и не было, поэтому миф о вездесущем КГБ, кого-то к себе насильно притягивающем, мне всегда казался преувеличенным. Всегда казалось, что специфические отношения возникают при наличии определенных моральных и политических предпосылок. И что это сказывается на спецконтингенте, окружающем ведомства. Что в случае выхода этого спецконтингента в большую политику не может не наложить отпечатка на подобную политику даже не в силу того, что спецконтингент будет кого-то слушать (это важно, но это не все). Но еще и потому, что слушать этот спецконтингент будет ту пакость в самом себе, которая и предопределила переход обычного гражданина страны в категорию спецконтингента.

Впрочем, эти свои суждения я никогда не абсолютизировал, прекрасно понимая, как многообразна жизнь, и как трудно втиснуть ее в моральное чистоплюйство. Первый настоящий донос на себя я прочитал на пятом курсе. Тогда я делал политинформацию, используя произведения Авторханова и полемизируя с этими произведениями. В доносе, естественно, говорилось о пропаганде враждебной литературы. Усталый секретарь парткома (еще раз напомню, что институт был на отшибе от политической жизни), симпатизировавший мне и презиравший стукача (сделавшего потом серьезную карьеру), совал мне листы бумаги и шипел: "Видишь, видишь, что сука эта про тебя пишет".

Читать было интересно (возможно, сказался режиссерский зов и понимание важности знания жизни и тайников человеческой души). За донос этот я поплатился аспирантурой в МГРИ. Но, чтобы не выставлять себя страдальцем, могу сказать, что уже тогда борьба элитных групп даже в чуждой политике геофизике была так сильна, что вызывающий отказ мне в приеме в аспирантуру (все показатели обучения и рекомендации кафедр просто исключали такой отказ) привел к упорному желанию многих видеть меня в гораздо более элитарной аспирантуре. Впрочем, мне это все было все равно. Я делал театр, и аспирантура была синекурой, позволяющей уйти в это делание до конца (диссертация была уже написана).

Подобная жизнь, весьма далекая от той темы, рефлексия на которую мною сейчас осуществляется, длилась до 1987 года. В 1987 наш театр резко поддержали деятели культуры и науки. Я стал желанным гостем ЦК и был назван "любимое дитя XXVII съезда". Театр был сделан профессиональным. Хозрасчет позволил театру начать финансирование научных групп, существовавших рядом с ним ранее в режиме уже мною упоминавшихся гуманитарных штудий.

В 1988 году возникло первое резкое соприкосновение с конкретной аналитической тематикой (много и подробно обсуждавшейся в наших научных группах, они же молодые аналитические лаборатории при государственном хозрасчетном театре "На досках"). 1988 год был моментом, когда КПВ-1 начал гореть синим пламенем в огне межнациональных конфликтов. Изначально не считая подобный концептуально-проектный вектор по-настоящему перспективным, мы меньше всего были склонны его подрывать или даже атаковать. Беспокойство вызывало то, что траектория реформаторского движения искажается самым опасным способом и грозит обрушить то пространство, в котором только и могут реализовываться самые разные КПВ. То есть СССР.

Связи в ЦК (этот год стал для меня еще и годом, когда я назло антипартийным истерикам вступил в партию) позволили мне "нарваться" на приглашение создать альтернативную аналитическую группу для поездки в Закавказье. Видимо, во многом это было связано с тем, что основная группа возглавлялась Сахаровым и Боннер. Они и мы двигались почти по одной географической траектории, жили в одних и тех же гостиницах (и по одинаковым причинам в одну из этих гостиниц в Шуше боялись поселить и меня, и Елену Георгиевну). Они и мы смотрели на одни и те же потоки "управляемой лавы" массовых митингов и манифестаций. Мы понимали: это начало почти необратимого распада страны, который можно остановить только начав принимать радикальные меры. Мы понимали: отсутствие этих радикальных мер (а не их наличие!) полностью подорвет КПВ-1 со всеми вытекающими последствиями.

Мы и рекомендовали тогда то, что вытекало из нашего понимания, – военное положение во всем Закавказье с радикальным подавлением криминальных теневых групп, управляющих дестабилизационным процессом, но при полной лояльности по отношению к тем, кто исповедует те или иные идеологические взгляды в рамках императива сохранения территории.

Что предложили они? Если мне не изменяет память, я читал итоговые предложения в том варианте, который сформулировал (вновь подчеркну – если не изменяет память!) Салмин. Это был прекрасный профессиональный отчет. И… рекомендации, которые в той ситуации были уже абсолютно неадекватны масштабу надвинувшейся беды.