Сергей Кургинян - Содержательное единство 2007-2011

Но это все лишь прагматический невроз, а не подлинная прагматика. За неврозом стоит нечто большее.

Первая причина возбуждения нынешнего либерала состоит в том, что он нюхом чует противоречивость нынешнего российского политического класса. С одной стороны, класс амбициозен и готов поиграть в патриотизм. И даже в самобытность. С другой стороны, он все глубже врастает в западное общество. Это уже не только счета за рубежом. Это собственность, бизнес, образование детей, натурализация семьи за границей и так далее.

Наш либерал хочет быть посредником в отношениях Запада и российского господствующего политического класса. Причем он хочет быть единственным посредником в этих отношениях. И рассматривает свою псевдоидеологию просто как главное и незаменимое доказательство, мягко говоря, лояльности Западу. В этом смысле наш либерал – стопроцентный раб. Просто у него другой хозяин. Не отечественный, а зарубежный. Но рабства ничуть не меньше. Можно обсуждать проблематичность свободы как панацеи. Но нельзя не презирать рабство, причем любое.

Наши либералы любят ссылаться на Салтыкова-Щедрина, бичевавшего, так сказать, почвенное рабство. Но Щедрин был шире. Доказательства уведут нас далеко, я лишь процитирую одно его письмо из Ниццы: "…И везде виллы, в коих сукины дети живут. Это беспредельное блаженство сукиных детей, их роскошь, экипажи, платья дам – ужасно много портят крови…".

В таких случаях говорят, без комментариев.

Не был бы наш либерал рабом – давно бы он что-то смог. А он не может ничего. И злится. И лебезит. Чем больше злится, тем больше лебезит. А чем больше лебезит, тем больше злится. И это первая фундаментальная причина его нынешнего возбужденного состояния.

Вторая причина возбуждения в том, что безупречный нюх либерала улавливает ускоренное загнивание нашего политического класса. Когда загнивает класс, а вместе с ним и страна? Когда класс удерживает власть, причем достаточно эффективно, и при этом не решает общественные проблемы, не отвечает на исторические вызовы. Это классическая формула загнивания. Так загнивала советская номенклатура. Так начинает загнивать новая номенклатура.

И тогда либерал потирает руки, похахатывает, обвиняет прогосударственных дураков, лишенных нюха, в готовности прочно приклеиться к тому, что "вот-вот тю-тю". Его ахи и охи состоят в том, что "негодяи прильнули к власти", а подтекст – в том, что "дураки прильнули к гибнущей власти".

Все, что не решает общественные проблемы и не отвечает на исторические вызовы, – будет гнить и смердеть. И для либерала очень соблазнительно приклеить к этому гниению все живое в России ("идиотские прислужники гибнущего режима"). Это – дежавю на тему распада СССР.

Тогда те, кто хотел отжать до конца минимальные шансы на спасение СССР, шли к гибнущему классу, понимая, что вне него СССР спасти невозможно. И убеждали класс решать общественные проблемы, отвечать на исторические вызовы. Решение проблем и ответ на вызовы, между прочим, не обязательно предполагают демократию, которая – не панацея.

Но ведь может быть и "диктатура гниения"! Для реабилитации демократии скажу, что она не так легко превращается в "бобок", как диктатура. Диктатура гораздо легче начинает гнить и сгнивает дотла. У демократии есть другой иммунитет, если она сочетает свободу с долженствованием, а права целого (общества, страны) с правами части (индивидуума).

Поскольку у наших либералов был только нюх, то они даже не могли понять, как это так можно – идти к гибнущему и протягивать ему руку помощи. Наши либералы – циники. Они вообще не понимают, что такое служение принципу. Для них любой – это тоже циник. Не перепрыгивает, не предает – значит, на что-то рассчитывает, что-то хочет урвать. Такая интерпретация других свойственна людям, считающим, что весь мир устроен по их образу и подобию.

Однако не надо недоучитывать этого нюха. Вы ведь на охоте используете собак? А почему? Потому, что верите их нюху. Но ведь придя домой с охоты, если вы по профессии музыкант, вы не начнете сотрудничать с собакой в деле написания своей симфонии?

Афанасьев может полностью "сойти с катушек", потерять чувство меры, "поплыть" от избытка накопленного яда – НО НЮХ ОН НЕ МОЖЕТ ПОТЕРЯТЬ НИКОГДА. Особенно же нюх на сладкое для таких, как он, загнивание. Потому что живому отвратителен мертвый дух. А для подпольщика он сладостен. Он только этим духом и способен подпитываться, этот самый подпольщик. Потому он его так хорошо и чует.

Поэтому не будем пренебрегать тонкой структурой текста, который предложил Афанасьев. И не будем ссылаться на то, что это дурно пахнет. Если бы наука чуралась запахов, мы бы все еще переживали такие эпидемии чумы и холеры, как в Средние века. Да что там наука! Разве диагностика и прогностика донаучной древности чуралась неблаговонных субстанций? Те же авгуры, например. И не они одни. Занявшись же структурой текста, мы обнаруживаем несколько существенных обстоятельств.

Структура как индикатор

Обстоятельство #1. Как и любой текст, текст Афанасьева имеет смысловую ось. Осью является негодование на то, что всякие там "враги свободы" не только выступают по телевидению, но и имеют театры, журналы, центры…

Это подпольное гаденькое начало, не скрывающее своей откровенно (всегда поражаешься – как так можно?) завистливой сути, содержит еще более скверный подтекст. Тоже абсолютно нескрываемый и обескураживающе бесстыдный. Поскольку в самом факте наличия разных там центров, театров, журналов ничего плохого обнаружить невозможно, а одной завистью сыт не будешь, то Афанасьев делает "ход конем". Поясню на своем примере.

Вот есть у меня театр, журнал и что-то еще. И никакой подпитки от государства это не получает. Не то чтобы я чурался этой подпитки. Но я как-то так привык жить. Афанасьеву это просто непонятно. Любому французу или англичанину понятно, а ему – нет. Афанасьев полностью исключает, что какой-то сумасшедший сегодня будет понижать уровень личного потребления ради того, чтобы обзавестись театрами или журналами. Поскольку театры и журналы нерентабельны, а в феномене их наличия Афанасьеву надо видеть конкретную выгоду, то ему совершенно ясно, что все эти невыгодности – на самом деле прикрытие для выгоды. Меня, мол, "подкармливают", я подкормку с кем-то "распиливаю", кому-то "откидываю", и для этого держу псевдоструктуры.

Англичанин или француз из числа самых прагматичных скажет: "Это он для репутации делает! А уже с репутации что-то имеет".

Афанасьев зайдется подпольным хохотом: "Какая репутация? Кого она сейчас в России волнует?"

ТО ЕСТЬ СМЫСЛОВОЙ ОСЬЮ РАССУЖДЕНИЯ АФАНАСЬЕВА ЯВЛЯЕТСЯ ПОДПОЛЬНОЕ СМЕРДЯЩЕЕ БЕССТЫДСТВО, КОТОРОЕ ГЛУМЛИВЫМ ОБРАЗОМ ХОЧЕТ ВЫСТУПАТЬ ОТ ЛИЦА ЦЕННОСТЕЙ И ЧИТАТЬ КОМУ-ТО МОРАЛЬ.