Торстейн Веблен - Теория праздного класса

«Домашний очаг» — это семья с мужчиной во главе. Этот взгляд на статус женщины, но выражаемый еще проще, преобладает не только среди большинства мужчин цивилизованных общностей, но также и среди женщин. Женщины весьма живо чувствуют требования системы приличий, и хотя, правда, для многих из них тягостно подчинение кодексу приличий во всех подробностях, мало кто не признает того факта, что существующий нравственный уклад в силу необходимости и по праву, предписанному свыше, ставит женщину в подчиненное мужчине положение. В конечном счете, согласно представлению самой женщины о том, что хорошо и красиво, ее жизнь является, как и должна являться в теории, выражением в косвенной форме жизни мужчины.

Однако несмотря на это общераспространенное представление о том, какое место должна естественным образом занимать женщина, заметен также начинающийся рост настроений, заключающихся в том, что вся эта система опеки, подставного образа жизни и приписывания достоинств и недостатков становится каким-то заблуждением. Или по крайней мере, если даже она и является естественным результатом развития, системой, отвечающей времени и месту, эта система, несмотря на ее очевидное эстетическое значение, не служит соответствующим образом самым обычным жизненным целям в современной производственной общности. Даже та большая, значительная масса благовоспитанных женщин верхних и средних слоев, чье хладнокровное, подобающее почтенной женщине представление о традиционных приличиях соответствует отношению статуса как в основе своей неизменно правильному, — даже они, занимая консервативную позицию, обычно находят некоторое незначительное расхождение в частностях между тем, что есть, и тем, чему следует быть. Однако наименее сговорчивые из современных женщин, кто в силу своей молодости, образования или темперамента не связан унаследованными от культуры варварства традициями статуса и в ком, может быть, пробуждается сильная тяга к самовыражению и мастерству, охвачены слишком живым чувством обиды, чтобы оставаться в покое.

В этом движении «за современную женщину» — так были названы безрассудные попытки восстановить тот статус, в котором женщина находилась в доледниковый период, — различимы по крайней мере два элемента или мотива, оба носящие экономический характер. Эти два мотива выражаются словами-лозунгами: «эмансипация» и «работа». Надо понимать, что каждое из этих слов означает что-то в плане широко распространенного чувства обиды. Повсеместность подобных настроений признается даже теми людьми, которые в ситуации, как она есть, не видят никакого реального основания для недовольства. Именно среди женщин состоятельных классов в тех общностях, которые наиболее развиты в производственном отношении, находит частое выражение это живое чувство обиды, которую надо загладить. Иначе говоря, выдвигается более или менее серьезное требование освобождения женщин от всякой опеки, от функций подставного праздного класса — от каких бы то ни было различий в статусе; такая резкая смена настроений особенно заметна среди тех женщин, на которых сохраняющаяся система общественной и семейной жизни с ее режимом статуса налагает наименее ослабленные требования подставного образа жизни, или же это происходит в тех общностях, которые сравнительно далеко ушли в своем экономическом развитии от традиционных условий, к которым система статуса была приспособлена наилучшим образом. Названные требования исходят от женщин, не допускающихся ни к какой результативной работе в строгом предписании следовать праздному образу жизни и осуществлять демонстративное потребление.

Многие критики неправильно истолковывали мотивы движения «за современную женщину». Состояние этого движения на американской почве недавно было так резюмировано одним популярным обозревателем общественных явлений: «Она обласкана мужем, самым преданным и самым работящим мужем на свете… Она превосходит его в образованности, а также почти во всех других отношениях. Она окружена и нежнейшей заботой. И все-таки она неудовлетворена… Англосаксонское движение „за современную женщину“ — самый смехотворный из плодов современности, и ему суждено потерпеть страшнейший провал». Это описание, кроме содержащегося в нем осуждения — возможно, вполне уместного, — не прибавляет к «женскому вопросу» ничего, кроме неясности. То, что в этой типичной характеристике названного движения выдвигается в качестве субъективных соображений, объясняющих, почему, дескать, женщине следует быть довольной, как раз и вызывает обиду современниц. Женщину балуют: ей позволяется или даже требуется от нее тратить щедро и демонстративно — за ее мужа или другого естественного опекуна, т. е. подставным образом; она освобождается от грубой полезной работы или не допускается к таковой — чтобы вести праздный образ жизни ради доброй репутации ее естественного (финансового) опекуна. Подобные обязанности являются традиционными признаками личной зависимости, а порыв к целенаправленной деятельности с ними просто несовместим. Есть основание полагать, однако, что женщина тоже наделена — в большей мере, чем мужчина, — инстинктом мастерства, который рождает чувство отвращения к бесполезному существованию или пустым расходам. Чтобы удовлетворить инстинкт мастерства, женщина должна разворачивать свою жизнедеятельность в ответ на прямые, неопосредованные стимулы экономического окружения. Видимо, у женщин сильнее, чем у мужчин, желание жить своей собственной жизнью, принимая более непосредственное участие в процессе общественного производства.

Пока женщина все время находилась в положении «бурлака», она в большинстве случаев вполне довольствовалась своим жребием. Кроме того, что у нее имелось осязаемое и целенаправленное занятие, у нее не было лишнего времени для бунтарского утверждения унаследованных склонностей к самостоятельности, да и возможности подумать о таковом. А после того, как был пройден этап повсеместного женского «бурлачества» и общепринятым занятием женщин из состоятельных классов стала подставная праздность без усердного приложения сил, то теперь предписывающая сила канона денежной благопристойности, требующего от женщин ритуальной бесполезности, будет долго предотвращать всякие сентиментальные стремления благородных женщин к самостоятельности и к «сфере полезности». Это особенно справедливо на ранних этапах денежной культуры, когда праздность привилегированного класса — это все еще в значительной мере хищническая деятельность, активное утверждение господства, в котором присутствует достаточно осязаемое стремление к завистническому отличию, что и позволяет всерьез рассматривать праздность как занятие, за которое можно браться без стыда. В ряде общностей такое положение дел сохраняется до настоящего времени. В различной степени проявляется чувство статуса у разных индивидов, и в неодинаковой мере подавляется в них инстинкт мастерства. Там же, где экономическая система переросла к настоящему времени систему общественного устройства, основанную на статусе, и отношение личного подчинения уже больше не ощущается как «естественное» отношение между людьми, — там древняя привычка к целенаправленной деятельности начинает утверждаться в наименее послушных индивидах, выделяясь на фоне не столь давних, относительно поверхностных, сравнительно эфемерных привычек и взглядов, которые денежная культура привнесла в нашу жизнь. Как только склад ума и взгляды на жизнь перестают благодаря школе хищничества и квазимиролюбивой культуры тесно согласовываться с новой экономической ситуацией, эти привычки и взгляды начинают терять власть над социальной группой или общностью. Это видно на примере трудолюбивых слоев в современных общностях; праздно-светский образ жизни потерял для них почти всю его принудительную силу, в частности, в отношении поддержания различий в статусе. Правда, похожая картина наблюдается и в верхних слоях, но это другой вопрос.