Юрий Жуков - Алекс и другие (полемические заметки о мире насилия)

Вот тут-то и начинается вторая, и по замыслу авторов, и по оценке западной критики, главная половина фильма, ради которой, как утверждают Барджес и Кубрик, написан роман и поставлен фильм. Тут уже мы вступаем в область философии, морали и политики, причем в центре всего стоит проблема, которую французский критик Робер Шазаль сформулировал так: «Мораль (романа и фильма) состоит в том, что нельзя лишать человека его права делать выбор между добром и злом, хотя бы даже для того, чтобы защитить общество». Вот как!

Но что же происходит на страницах романа и на экране?

Суд приговаривает Алекса за зверское убийство к 14 годам тюремного заключения. Его одевают в тюремную одежду. У него отнимают все, даже имя. Отныне его зовут «заключенный № 6 655 321». Алекс, будучи человеком ловким и изворотливым, находит способ как-то скрасить эту страшную жизнь в заключении, которая опять-таки показана на экране весьма убедительно и беспощадно. Он вдруг делает вид, что является глубоко религиозным человеком, становится пономарем в тюремной церкви, входит в доверие к священнику, который, узнав о том, что Алекс обожает классическую музыку, доверяет ему стереопроигрыватель, на котором тот во время мессы воспроизводит свои любимые произведения Баха и Генделя.

Тем временем правительство, озабоченное неуклонным ростом преступности, решает в экспериментальном порядке попробовать некий метод насильственного лечения их «методом Людовико», подобно тому как людей отучают от курения и от пьянства; этим методом, опирающимся на использование условных рефлексов, можно, оказывается, отучить человека от убийств и изнасилований; едва у него возникнет такое поползновение, как его охватит невероятный приступ тошноты, выворачивающий его наизнанку, и он ничего не сможет сделать. Этот эксперимент решено проводить под наблюдением самого министра внутренних дел. В качестве «подопытного кролика» выбирают Алекса.

Надо сказать, что и в этом жизнь опередила фантазию Барджеса. В США уже в течение нескольких лет практикуются весьма своеобразные, если говорить мягко, опыты, цель которых в перспективе превратить людей в послушных и нерассуждающих роботов, причем опыты эти построены именно на теории условных рефлексов. Великий русский ученый И. П. Павлов разработал эту теорию в применении к животным, а американские психологи во главе со Скиннером пытаются распространить ее на людей. В сентябре 1972 года я подробно рассказал об этом в «Комсомольской правде» и сейчас не буду повторяться; напомню только, что в том же направлении устремлены мысли небезызвестного американского футуролога Кана и «специалиста по антикоммунизму» Бжезинского. Этим деятелям представляется весьма заманчивым вывести расу послушных, тихих и исполнительных, нерассуждающих людей-роботов, которые были бы в жестоком подчинении у «элиты» общества.

Если бы Барджес и Кубрик направили стрелы своего публицистического гнева и острой сатиры против таких теоретиков, они, бесспорно, совершили бы большое, благородное дело. Но и в этом, главном, вопросе им изменила политическая зоркость. Они не увидели острой социальной сущности проблемы, и весь пафос их обращен против… нарушения «права человека выбирать между добром и злом».

Сам Алекс, закоренелый бандит и убийца, весьма далек от философских проблем. Он с радостью соглашается испробовать «метод Людовико» на себе, ведь тогда его отпустят на все четыре стороны уже через две недели, а не через 12 лет, которые ему осталось отсидеть в тюрьме. А что будет дальше — он посмотрит. По правде говоря, он не очень-то верит во все эти штучки психологов. Главное — побыстрее выйти на свободу.

Но мудрый тюремный священник неспокоен. Его душа охвачена тревогой, и он предупреждает Алекса (его устами, бесспорно, говорят авторы романа и фильма):

— Подумай хорошенько, ведь речь идет об очень серьезных проблемах этики. Из тебя сделают очень послушного мальчика, заключенный № 6 655 321. Больше никогда у тебя не возникнет желания совершать акты насилия и какие-либо правонарушения против государственного порядка. Я надеюсь, что это ты хорошо понял, — осторожно заключает он.

— О, это будет хорошо, — весело отвечает Алекс. — Очень хорошо быть хорошим, мистер!

— Может быть, это не так уж хорошо — быть хорошим, мой малыш № 6 655 321,— не унимаются авторы романа и фильма, то бишь тюремный священник. — Возможно даже, что это будет ужасно. Чего хочет бог? Просто добра? Или же того, чтобы человек самостоятельно избрал добро? Человек, который самостоятельно избрал зло, быть может, в некотором смысле лучше того, кому навязали добро. Это трудные вопросы, и они идут далеко, мой маленький № 6 655 321…

Но Алекс отмахивается от этих рассуждений и без колебаний подтверждает свое согласие подвергнуться эксперименту. Его поселяют в красиво убранной комнате научно-исследовательского института, одевают в хороший костюм, кормят вкусной едой. Алексу все это нравится. Но вот курс лечения начинается, и оно оказывается весьма внушительным. Подопытному заключенному вводят под кожу какую-то сыворотку, затем его прочно привязывают к креслу, которое стоит перед киноэкраном, между веками вставляют распорки, чтобы он не мог закрыть глаз, и начинается долгая, кажущаяся бесконечной демонстрация специально снятых фильмов, воспроизводящих самые страшные зверства, убийства и насилия.

Я избавляю читателя от описания этих страшных и отвратительных кинокадров, которые, кстати сказать, демонстрируются под аккомпанемент любимых Алексом музыкальных произведений. Скажу только, что вначале Алекс, соскучившийся по таким сценам, воспринимает это «кино» с большим удовольствием, но вскоре он ощущает болезненную тошноту и просит прекратить опыт.

— Пожалуйста, остановите киноаппарат и отпустите меня, — умоляет он врачей. Но ведущий опыт доктор Бродский неумолим:

— Остановить? Но ведь мы только что начали. Нет никаких причин сходить с ума. Следующий фильм!..

И так изо дня в день. Утром и вечером. Вечером и утром.

Наступает день контрольного испытания. Алексу возвращают его одежду, в которой он был в момент ареста, и даже бритву, которой он убивал и пытал своих жертв. Выводят его на сцену, освещенную прожекторами. В партере — все начальство, включая министра внутренних дел. Сейчас станет ясно, подействовал ли «метод Людовико». К Алексу подходит субъект бычьей наружности:

— Привет тебе, куча дерьма. Фу, ты плохо моешься, от тебя воняет…

Алекс удивленно глядит на него невинными детскими глазами: почему этот человек так его оскорбляет? Силач дает ему оплеуху. На Алекса сыплется град ударов, один сильнее и больнее другого. Алекс не защищается. Он только недоуменно спрашивает: