Сергей Брилёв - Фидель. Футбол. Фолкленды: латиноамериканский дневник

Так же как сама Куба, а не СССР, принимала решения о передаче поставленного ей советского оружия в «третьи руки».

В каких только сомнительных историях не засветились потом советские Калашниковы, которые вообще-то поставлялись Фиделю! Их видели и слышали и в Колумбии, и в Сальвадоре, и в Чили [11] В отношении Чили, правда, надо сделать оговорку. Как рассказал мне генерал Леонов, в 1973 году «уже был решён вопрос о поставках советского оружия в Чили при президенте-социалисте Альенде. Но вмешался... Фидель Кастро, который, хорошо зная чилийские реалии и настроения главкома Пиночета, сказал Москве: «Остановитесь! Ваши же танки завтра будут стрелять по президентскому дворцу». В результате контракт был остановлен, а дворец «Ла Монеда» Пиночет штурмовал каким угодно оружием, но не советским. Заметьте, что в данном случае Фидель Кастро повёл себя даже более ответственно, чем московские вожди. Впрочем, это исключение лишь подтверждает правило. . Слышали их и в Гватемале. Там про Кубу мне пришлось вспомнить ещё до того, как я сел на рейс в Гавану.

И напомнили мне в Гватемале про Кубу не где-нибудь, а в джунглях, где нашли Тикаль: развалины таинственного города индейцев майя. С недавних пор посреди этих руин разрешили проводить свои обряды не только заезжим археологам, но и тем, чьи предки этот город, собственно, и построили. По договорённости с одним из племён мы как раз и снимали обряд, который частично посвятили победе Сочи.

Гватемальское правительство к моей просьбе о такой поездке отнеслось со всей ответственностью. Всё потому, что поступил я хитро. Разговор с уполномоченным властей Вальдемаром, к которому меня направили в кулуарах пресс-центра сессии МОК в отеле «Камино Реаль».

— Вы ведь понимаете всю непреходящую ценность исторического момента? Весь мир увидит Гватемалу! — Это я ему говорю, делая выражение лица, как говорят в Латинской Америке, «muy inteliente». То есть «очень умное». Там это работает.

— О да! — отвечает мне Вальдемар.

— А что является символом Гватемалы? Что вы сами изображаете как национальный символ, например, на ваших автомобильных номерах?

— О! Вы хотите поехать в Тикаль? — где-то даже и с надеждой спрашивает Вальдемар. Потому что ему поручено продавать туристические «пакеты» именно на это направление. Но мне-то нужно больше чем туризм. Я прекрасно понимаю, что съёмки в городе майя без разрешения невозможны.

— Вы знаете, я не просто туда хотел бы поехать. Я туда уже собрался. Потому что Гватемала без Тикаля — и не Гватемала никакая. Но мне нужно разрешение на съёмку...

— О, понимаю. Вы журналист. Разрешение на съёмку... Давайте завтра к этому вопросу вернёмся, маньяна. Вы когда летите?

— В том-то и дело, что завтра и лечу. Вот и билеты на руках. Рейс — рано утром.

Таким образом, гватемальцы оказываются в ситуации, когда они не могут не помочь.

По опыту всех предыдущих поездок в Латинскую Америку я знаю, что договариваться заранее — пустой номер. Согласование сроков поездки в Тикаль звонками из Москвы неизбежно привело бы к постоянному отсылу на manana, «завтра». Поэтому я сам на удобный мне день ещё в Москве заказал и получил на руки авиабилеты на внутренний рейс Гватемала— Тикаль—Гватемала. А приехав в саму Гватемалу, сказал, что билеты у меня уже на руках (то есть дата поездки уже определена) и хорошо бы оказать мне содействие на месте.

Гватемальцы из пресс-центра до этого вполне доказали мне свою принадлежность к «великой» Латинской Америке: когда не знали, как обойтись со своим новым факсом. Так что поступил я правильно. Гватемальцы и сами не поняли, что подведены мной к нужному решению. Оказавшись поставленными перед фактом, что отлёт уже завтра утром, переводят свою административную машину на, наверное, какую-то пятую скорость. Через полчаса у меня — телефон главного археолога Тикаля: «Он будет ждать вас, сеньор Серхио». Всё-таки Латинская Америка — часть света, где требуются особые навыки общения.

А я по прилёте в Тикаль обнаруживаю ещё и почётный эскорт из двух вооружённых полицейских на мотоцикле. Понимая щепетильность момента, я всё-таки осторожно спросил, а с чем связано наличие полицейского эскорта. Полицейские всё больше отнекивались. Но потом за обедом мы всё-таки разговорились: о том, что ещё недавно в этих районах шла гражданская война. Что она, слава богу, уже пятнадцать лет как закончилась. Но что теперь оставшимся оружием пользуются разных мастей преступники. И стреляют уж больно ловко. Что бережёного Бог бережёт. Что таких почётных гостей лучше подстраховать.

Ну а на вопрос, кто же это научил местных крестьян так ловко стрелять, полицейские ответили тем, что стали изображать... кубинский акцент. За соседним столиком дёрнулись: этот характерный акцент «с горячей картошкой во рту» вызывает в Центральной Америке стойкие ассоциации. И не только в Центральной Америке. Одному Богу известно, сколько кубинцев так и сгинули, обучая и защищая неизвестно что и кого в Гватемале и Анголе, в Эфиопии и Колумбии, и так никогда больше и не увидели родного аэропорта «Хосе Марти», куда я теперь прилетел.

А к нашему самолёту уже подтягивают кишку-телетрап, а ещё через минуту мы слышим тот самый характерный говор с «горячей картошкой во рту».

Все пассажиры идут в транзитный зал ожидания, а я — вниз по лестнице, в сторону пограничного контроля. Что же сейчас будет?

Спрашиваю у пограничников на входе в зал, где здесь можно взять миграционную карту. Они (рядовые) говорят — да вон, на стойке. Но на стойке карты оказываются с оторванными корешками. То есть негодные.

Возвращаюсь к пограничникам, а с ними уже «старший». Подполковник. Тут никаких особых знаний не требуется: погоны в своё время были скопированы с советских. Система офицерских знаков отличия — одинаковая.

Я ему на испанский манер: «Мой подполковник, мне бы карту». «Мой» — это такое обращение, как в русском «товарищ».

Он мне, по одному этому обращению поняв, что испанский я знаю и в званиях кубинских разбираюсь, но видя, что пассажир я какой-то необычный, спустившийся к границе тогда, когда никаких рейсов не ожидается: «Какой я вам ваш?» И главное: «Кто вы такой? Как это с русского рейса?»

Ну, это я уже проходил не раз. Ещё не дослушав его вопроса, сам же отвечаю: «Нет, российский паспорт у меня настоящий. Никакой я не аргентинец и не уругваец!»

С этой проблемой я на кубинской границе уже как-то сталкивался. Пусть прозвучит это и нескромно, но, будучи выпускником лингвистического института в Монтевидео, говорю я на испанском так, что в Латинской Америке и в Испании за версту слышат уругвайца или аргентинца. Всё дело в том весьма специфическом прононсе, которым на берегах Ла-Платы, в Аргентине и Уругвае, наверное, и коверкают, а на мой взгляд, лишь украшают великий язык Сервантеса. Как я уже говорил, даже самый академичный испанский язык — это вульгарная латынь. А наречие, на котором курлыкают на берегах Ла-Платы, — результат того, как на государственный испанский язык переходили иммигранты-итальянцы. Получилась занятная помесь одной вульгарной латыни с другой. То есть перейти-то итальянцы на испанский перешли, но были в большинстве. И породили своеобразный «суржик». Забавный гибрид: и грамматика своеобразная, и прононс, наверное, чудовищный. Но мне этот «суржик» мил, и я на нём так и остался. Тем более что в остальном испаноязычном мире его прекрасно понимают. Естественно, когда говорю долго, то либо грамматическая погрешность какая прорвётся, либо слово не совсем то употреблю, и тогда меня «расшифровывают»: всё-таки не природный «латин». Но первое впечатление всегда — аргентинец или уругваец. И обычно это вызывает умиление.