Геннадий Осипов - Общество знания: История модернизации на Западе и в СССР

В мифологизированной истории англо-саксонского «общества знания» замалчивалась та роль, которую сыграла в «протестантской науке» проблема существования ведьм и демонов — поскольку здесь носители научного знания принимали непосредственное участие в жестоких репрессиях. Ричард Бакстер («самый великий из пуритан»), один из главных авторов, которых цитирует Вебер в своем труде «Протестантская этика и дух капитализма», представлен Мертоном как выразитель духа новой науки. В 1691 г. он опубликовал книгу «Доказательство существования мира духов», в которой призывал к крестовому походу против «секты Сатаны». В Германии «настольным руководством в процессах о ведьмах» были труды «отца германских криминалистов» лейпцигского профессора Бенедикта Карпцов (который как судья лично подписал двадцать тысяч смертных приговоров).

Вероятно, самым красноречивым эпизодом «охоты за ведьмами» служат процессы над «сейлемскими ведьмами» в Массачусетсе, когда в городке Сейлем в июне 1692 г. были осуждены, сожжены или повешены 152 «ведьмы». Это не было самосудом неграмотной толпы или приступом мракобесия фанатиков. Идеологами этих процессов был ректор Гарвардского университета Инкрис Мезер и выпускник этого университета, виднейший американский ученый того времени, член Лондонского Королевского общества (с 1723 г.) естествоиспытатель, философ и историк Коттон Мезер, много сделавший для распространения в Новой Англии идей Ньютона и Локка. Осенью 1692 г., по завершении сейлемских процессов, К. Мезер написал трактат «Чудеса незримого мира», где давал богословское обоснование казней: «Полчища бесов, к ужасу нашему, вселились в город, являющийся центром колонии и в известном смысле первенцем среди наших английских поселений» [89] Реальность обстановки в пуританской Новой Англии самого конца XVII века описана историками в таких выражениях: «К середине 1692 г. процессы над „ведьмами“ получили наибольший размах. Тюрьмы были переполнены, жизнь любого достопочтенного гражданина зависела от тайного или открытого доносчика, „видевшего“ призрак и сообщившего властям об этом. Ничто не могло стать гарантией социальной безопасности. Никто не смел вставать на защиту жертв — самовольных защитников немедленно обвиняли в пособничестве дьявольской силе… Для семнадцатого века — и отнюдь не только для 80-90-х годов — вера в существование ведьм в Новой Англии составляла часть не только религиозных верований, но даже и научных убеждений» [208, с. 165–166.]. .

Тесное переплетение научного и религиозного знания pi стоящих за ними мотивов предопределило болезненность «развода» между этими расходящимися системами. Классическим случаем возникавших при этом конфликтом стал длительный суд Инквизиции над Галилеем, хорошо изученный, хотя и породивший много идеологических спекуляций. Больше всего в нем отразилась сложность и рискованность переходного процесса при становлении нового типа знания, автономного от этических (тогда в религиозной оболочке) ценностей, знания как самостоятельной ценности. Об этой стороне процесса имеется обширная литература. Существенная часть ее представляет позицию Церкви как стремление сохранить устарелые структура господства, в борьбе с которыми научное знание выступает как освобождающая сила.

Гейзенберг в докладе «Естественнонаучная и религиозная истина» (1973), напротив, обсуждает неизбежность противоречия и конфликтов между наукой и религией как двух необходимых сфер знания. Он разбирает когнитивную структуру процесса Церкви против Галилея, отвлекаясь от частных ошибок и преувеличений с обеих сторон — в контексте, близком к нашей проблематике «общества знания», — и указывает, что «конфликт между естественными науками и господствующим мировоззрением разыгрывается еще и в наше время». Существенна аналогия, которую Гейзенберг проводит между делом Галилея и трудностями, которые испытывала официальная советская философия (диалектический материализм) в отношениях с современной наукой [90] Он пишет: «В 1948 г. в Ленинграде состоялся даже конгресс по идеологическим вопросам астрономии, который был призван прояснить дискуссионные проблемы, сблизить мнения и достичь компромисса» [93, с. 337]. На этой конференции присутствовало около 500 ведущих советских астрономов, физиков и философов. .

Вывод его таков: «По существу, дело здесь, как и при суде над Галилеем, идет не о выяснении истины, а о конфликте между духовной формой общества, которая, по определению, должна быть чем-то устойчивым, и постоянно расширяющейся и обновляющейся, то есть динамичной структурой научного опыта и научной мысли. Даже общество, возникшее в ходе великих революционных переворотов, стремится к консолидации, к фиксации идейного содержания, призванного служить долговечной основой нового сообщества. Полная шаткость всех критериев оказалась бы в конечном счете невыносимой. А наука стремится к росту. Даже если основой мировоззрения станет естествознание или какая-либо другая наука — попытку подобного рода представляет собой диалектический материализм, — это по необходимости будет наука прошлых десятилетий или веков, и ее фиксация на языке идеологии опять-таки создаст предпосылку для позднейшего конфликта» [93, с. 338].

Однако в XVIII веке «развод» между наукой и религией был осложнен соперничеством, в ходе буржуазных революций, между научным сообществом и клиром за место высшей инстанции, легитимирующей социальный и политический порядок. В раннее Средневековье духовенство было основной общностью, составлявшей социальный субстрат «общества знания», особенно в незападных культурах. На исходе Средних веков на Западе произошло резкое расширение деятельности профессиональных сообществ, прежде всего юристов. В Западной Европе уже с конца XI века начали вводить римское право [91] Развитие юридического знания шло рука об руку с религиозным. В Древнем Риме «юридическими» были прежде всего отношения римлян с их богами — они, в отличие от «очеловеченных» греческих богов, воспринимались как абстрактные сущности, партнеры по договору. Римское право было «средством богообщения» и носило сакральный характер. Оно оказало сильное влияние и на католическую церковь, которая придала отношениям человека с Богом юридическую трактовку. . Движение это началось в Италии в связи с резкой активизацией политической мысли. Марк Блок приводит свидетельство марсельского монаха: «толпы теснятся на лекциях, читаемых целыми плеядами ученых, более многочисленными, чем прежде, и лучше организованными, особенно в Болонье». С XII века нормы римского права стали широко внедряться в сознание западного общества через университеты и множество курсов. Во Франции с середины XII века знания Кодекса Юстиниана стало таким важным даже для мирян, что было издано его краткое изложение на народном языке [73]. По данным Ф. Броделя, в конце XIII века в Милане на 60 тыс. жителей было 1,5 тыс. нотариусов, в Болонье — более 1 тыс. на 50 тыс. жителей [75, с. 93–96]. В период Возрождения между сообществами интеллектуальных профессий и духовенством имела место явная конкуренция за социальный статус.