Колин Крауч - Постдемократия

В дальнейшем деградация массовой политической коммуникации проявилась в растущей персонализа-ции электоральной политики. Прежде избирательные кампании, тотально завязанные на личность кандида­та, были характерны для диктатур и для электораль­ной политики в обществах со слаборазвитой системой партий и дискуссий. За некоторыми случайными ис­ключениями (такими как Конрад Аденауэр и Шарль де Голль), они гораздо реже встречались в демократи­ческий период; их широкое распространение в наше время служит еще одним признаком перехода на дру­гую ветвь параболы. Восхваление мнимых харизмати­ческих качеств партийного лидера, его фото- и видео­изображения в красивых позах с течением времени все больше подменяют собой дискуссии о насущных проблемах и конфликтах интересов. В итальянской политике ничего подобного не наблюдалось до все­общих выборов 2001 года, когда Сильвио Берлускони выстроил всю правоцентристскую кампанию вокруг своей фигуры, используя огромное количество своих портретов, на которых выглядел гораздо моложе сво­их лет, что составляло резкий контраст с традици­онным партийно-ориентированным стилем, исполь­зовавшимся итальянскими политиками после свер­жения Муссолини. Вместо того чтобы использовать такое поведение Берлускони для резкой критики в его адрес, непосредственный и единственный ответ лево­центристов заключался в том, чтобы найти достаточ­но фотогеничную личность среди своего руководства и постараться сымитировать кампанию Берлускони настолько, насколько это возможно.

Еще более явной была роль личности претендента на поразительных губернаторских выборах 2003 года в Калифорнии, когда киноактер Арнольд Шварценег­гер провел успешную кампанию, не имевшую поли­тического содержания и основанную почти исклю­чительно на факте его известности как голливудской звезды. На первых голландских всеобщих выбо­рах 2002 года Пим Фортейн не только создал новую партию, целиком построенную вокруг его личности, но и назвал ее своим именем («Список Пима Фортей-на») — и та добилась столь поразительных успехов, что продолжала существовать, даже несмотря на его убийство незадолго до выборов (или благодаря это­му). Вскоре после этого она развалилась из-за внут­ренних разногласий. Феномен Фортейна являет со­бой и пример постдемократии, и попытку дать на нее ответ. Он включал использование харизматической личности для оглашения расплывчатой и бессвяз­ной политической программы, в которой отсутство­вало четкое выражение чьих-либо интересов, кроме обеспокоенности недавним наплывом иммигрантов в Нидерланды. Она была обращена к тем слоям на­селения, которые утратили прежнее чувство полити­ческой идентичности, хотя и не помогала им найти его снова. Голландское общество служит особенно по­казательным примером стремительной утраты поли­тической идентичности. В отличие от большинства других западноевропейских обществ, оно пережи­ло утрату не только четкой классовой идентичности, но и ярко выраженной религиозной идентичности, ко­торая до 1970-х годов играла ключевую роль в поиске голландцами своей специфической культурной, а так­же политической идентичности в рамках общества.

Однако, хотя отмирание подобных видов идентич­ности приветствуется некоторыми из тех, кто, по­добно Тони Блэру или Сильвио Берлускони, пыта­ется сформулировать новый, постидентичностный подход к политике, движение Фортейна одновремен­но выражало неудовлетворенность именно таким со­стоянием дел. Значительную часть своей кампании фортейн строил на сожалениях об отсутствии ясно­сти в политических позициях большинства других голландских политиков, которые, по его (достаточно истинным) утверждениям, пытались решить пробле­му возрастающей расплывчатости самого электората, обращаясь к какому-то невнятному среднему классу. Апеллируя к идентичности, основанной на враждеб­ности к иммигрантам, Фортейн был не слишком ори­гинален — подобное явление стало почти повсемест­ной чертой в современной политике. К этому вопро­су мы еще вернемся.

Являясь одним из аспектов отхода от серьезных дискуссий, заимствования у шоу-бизнеса идей о том, как повысить интерес к политике, усиливающейся не­способности современных граждан определить свои интересы, а также возрастающей технической слож­ности проблем, феномен персонализации может быть истолкован как ответ на некоторые проблемы соб­ственно постдемократии. Хотя никто из участников политического процесса не собирается отказываться от модели коммуникации, позаимствованной из рек­ламной индустрии, выявление отдельных примеров ее использования равнозначно обвинениям в нечисто­плотности. Соответственно, политики приобретают репутацию людей, абсолютно не заслуживающих до­верия в силу самой своей личности. К тем же послед­ствиям ведет усиленное внимание СМИк их личной жизни: обвинения, жалобы и расследования подме­няют собой конструктивную общественную деятель­ность. В результате избирательная борьба принимает Форму поиска личностей с твердым и прямым харак­тером, но этот поиск тщетен, так как массовые выбо­ры не дают информации, на основе которой можно делать подобные оценки. Вместо этого одни кандида­ты создают себе образ честного и неподкупного поли­тика, а их противники лишь с еще большим усердием роются в их личной жизни с целью найти доказатель­ства обратного.

В последующих главах мы изучим как причины, так и политические последствия сползания к постдемо­кратической политике. Что касается причин, они но­сят сложный характер. В их числе следует ожидать энтропию максимальной демократии, однако вста­ет вопрос — чем заполняется возникающий при этом политический вакуум? Сегодня самой очевидной си­лой, делающей это, является экономическая глоба­лизация. Крупные корпорации нередко перераста­ют способность отдельных национальных государств осуществлять контроль за ними. Если корпорациям не нравится регулирующий или фискальный режим в одной стране, они угрожают перебраться в другую страну, и государства, нуждаясь в инвестициях, все сильнее соперничают в готовности предоставлять корпорациям наиболее благоприятные условия. Демо­кратия просто не поспевает за темпом глобализации. Максимум, что ей под силу, — работа на уровне неко­торых международных объединений. Но даже важ­нейший из них — Европейский Союз — просто неук­люжий пигмей по сравнению с энергичными корпора­тивными гигантами. К тому же по самым скромным стандартам его демократические качества крайне сла­бы. Некоторые из этих моментов будут рассмотрены в главе II,когда пойдет речь о минусах глобализации, а также о значении отдельного, но родственного явле­ния— превращения компании в институт, — влекуще­го за собой определенные последствия для типичных механизмов демократического управления и, соот­ветственно, роли этого явления в переходе на другую ветвь демократической параболы.