Колин Крауч - Постдемократия

Кроме того, экономика подобного типа крайне уяз­вима для коррупции, что стало очевидно во время разгоревшихся в СШАвышеупомянутых аудиторских скандалов. Хотя подобная практика всеми осуждает­ся, в сущности, она может быть оправдана с точки зрения так называемой новой экономики, созданной в 1990-х. Если ценность экономической деятельно­сти определяется исключительно стоимостью акций, и если эта стоимость реальна в том смысле, что доста­точно много инвесторов верят в ее реальность и по­купают акции, то что плохого в том, чтобы попытать­ся восстановить пошатнувшееся доверие, сделав вид, что компания приносит прибыль? При условии, что достаточное число людей в это поверит, акционерная стоимость компании снова вырастет и все закрутит­ся по новой.

По аналогичному принципу работают показатели, с помощью которых измеряются успехи служб соци­ального обеспечения. Если люди верят, что эти пока­затели отражают что-то реальное, то они будут до­вольны, узнав, что значение этих показателей увеличивается. А если они будут довольны, то воздадут должное правительству, добившемуся таких хоро­ших результатов. О реальном состоянии услуг при этом все забудут, если только какие-нибудь настыр­ные критики не сумеют снова привлечь к нему внима­ние. До тех пор же в работе соответствующих служб будут наблюдаться серьезные искажения.

Рынок часто провозглашают царством потребитель­ского суверенитета: продажа компаниями товаров и услуг возможна лишь в том случае, если мы хотим их покупать. Однако именно поставщики в первую очередь выбирают себе клиентов, принимая решение о том, в каком сегменте рынка им работать. Ни одна компания не может взять на себя обязательство удо­влетворять все запросы. Общественные услуги в этом отношении принципиально отличаются от частного бизнеса, поскольку диапазон их деятельности в по­тенциале должен быть всеохватным. Партнерство частного и государственного секторов при предо­ставлении этих услуг ведет к тому, что частные по­ставщики выбирают те сегменты, которые они хо­тят обслуживать, а государственные службы занима­ются предоставлением услуг для тех, в ком частный сектор не заинтересован. Подобное предоставление услуг носит остаточный характер, а из работ таких исследователей, как Альберт О.Хиршман (Хиршман, 2008) и Ричард Титмус (Titmuss, 1970), мы и в теории, и на практике знаем, что качество остаточных обще­ственных услуг резко снижается, поскольку пользо­ваться ими приходится только бедным, политически безответным слоям населения.

Ситуация еще больше усугубляется, когда к обще­ственным услугам предъявляется требование остаточ-ности и низкокачественности, потому что правитель­ство сознательно пытается расчистить пространство для их коммерческого предоставления. Это вполне может случиться в том случае, если правительство отчаянно пытается приватизировать общественные услуги и за счет их продажи ликвидировать дефицит бюджета. Тогда такие услуги устраняются и из сфе­ры рынка, и из сферы гражданских прав. Обществен­ные услуги подобного рода нельзя назвать атрибута­ми гражданства: доступ к ним превращается из при­вилегии в наказание, а получателей остаточных услуг необходимо лишить права выражать свое граждан­ское мнение, иначе они потребуют повысить их каче­ство, что невозможно без нарушения запрета на кон­куренцию с частными поставщиками услуг.

Можно привести важный пример из практики агентств по трудоустройству. Логика неолиберального рыночного режима требует по возможности привати­зировать эту сферу, оставив государственным структу­рам работу лишь с теми, кого трудоустроить нереаль­но. Соответственно, пособия по безработице должны сопровождаться санкциями за отказ от предлагаемого варианта трудоустройства. Клиенты лишаются рыноч­ного выбора, так как не отвечают критериям вхожде­ния на рынок, и оказываются ущемлены в гражданских правах, так как из мира, где у них есть право на без­опасность, их выгоняют в мир, где за отказ от услу­ги может последовать наказание. В 1960-1970-х годах в развитых странах обычно считалось необходимым, чтобы государственные службы занятости предостав­ляли как можно более обширные услуги и чтобы вы­плата пособий по безработице была отделена от услуг по трудоустройству, поскольку цель трудоустройства — и в смысле его эффективности, и в смысле граждан­ских прав — понималась как максимальное расшире­ние возможностей граждан на получение подходящей Работы, приносящей удовлетворение. В настоящее вре­мя распространение получил ровно противополож­ный принцип: приватизация услуг по трудоустройству предусмотрена Маастрихтским договором и поощряется ОЭСР в качестве меры, привязывающей услуги по трудоустройству к выплате пособий. От обеспече­ния права граждан на труд мы переходим к тому, что­бы сделать жизнь без работы очень непривлекатель­ной и тем самым заставить безработных искать хоть какую-то работу.

Мы уже отмечали, что полное или частичное предо­ставление услуги частным сектором невозможно без ее маркетизации, особенно если под рынком мы по­нимаем чистый рынок из учебников по экономике. Он требует очень большого (стремящегося к беско­нечности) числа конкурирующих между собой по­ставщиков и покупателей и отсутствия серьезных барьеров, препятствующих приходу на рынок новых поставщиков. Кроме того, регулирование такого рын­ка должно ограничиваться сохранением идеальных условий для конкуренции, не создавая абсолютно ни­каких поблажек и привилегий для отдельных постав­щиков и покупателей. Такие жесткие условия нуж­ны по двум причинам. Во-первых, они обеспечивают минимальную возможную цену, при которой постав­щики не уходят с рынка: в условиях идеальной кон­куренции поставщик не может диктовать цену; ни­кто не в состоянии своими действиями устанавливать цены или хотя бы влиять на них. Во-вторых, состоя­ние анонимности, обеспечиваемое как этим условием, так и отсутствием привилегированного доступа к ре­гулирующим органам, ведет к невозможности поли­тического вмешательства на благо отдельным постав­щикам и в ущерб всем прочим. Собственно, в нео­классической экономической науке лоббирование в интересах производителя вообще не предусмотре­но, кроме тех случаев, когда запрос на изменение ре­гулирующего режима подается открыто и в интере­сах всех производителей, представленных на рынке.

Существует много товаров и услуг, в отношении ко­торых эти условия более-менее выполняются, но это, очевидно, совсем не так в тех случаях, когда на рын­ке не может присутствовать много компаний. Совре­менная экономическая теория и надзорные органы вынуждены все чаще учитывать нереальность иде­альной конкуренции в олигополистических секторах. Отмечалось, что очень малое число гигантских ком­паний может вступить друг с другом в ожесточенную ценовую конкуренцию, и поэтому считается, что оли­гополии в таких секторах, как нефтяной, и откровен­ная монополия в сфере программного обеспечения не нарушают антимонопольного законодательства. Однако этот подход принимает во внимание только цену, игнорируя важный политический аспект, свя­занный с привилегированным доступом таких ком­паний к политическим властям, который невозмо­жен в жестких условиях чистого рынка. Конкуренция между олигополистическими компаниями не обяза­тельно влечет за собой ослабление привилегирован­ного политического лоббирования и даже может его усиливать в той степени, в какой эти компании при­бегают к политическим средствам в своей конкурент­ной борьбе. Для политэкономов XVIIIвека, в частно­сти для Адама Смита, а также для их современных на­следников, таких как Фридрих фон Хайек, гарантия анонимности и неспособность какого-либо отдельно­го производителя изменять условия играли важную роль в этих политических рассуждениях. Смит, несо­мненно, посчитал бы политическую роль таких ком­паний, как Enron или Microsoft, несовместимой с иде­ей рыночной экономики.