Олег Мороз - Так кто же развалил Союз?

Дальше разговор пошел об интуиции в политике. Мой вопрос звучал так:

− Не подсказывает ли вам ваша интуиция политика, что вы потерпите неудачу на том пути, на который встали?

В тот момент в самом деле казалось, что попытка одной из республик вот так, лобовым способом, обрести независимость, вырваться из лап хоть и несколько ослабевшей, но все еще достаточно могучей советской империи, скорее всего, окажется безнадежной.

Ответ Ландсбергиса опять-таки был выдержан в революционно-романтическом, жертвенно-романтическом духе (одна из статей, посвященных Ландсбергису, появившихся в те дни в зарубежной печати, называлась «Романтик, который хочет расщепить волос»):

− Я не считаю, что это самое важное, — потерплю ли я или мои друзья неудачу. Как вам кажется, декабристы потерпели неудачу?

− В каком-то смысле да.

− Да. И что же — не надо было делать то, что сделали они?

− Я спрашиваю не об этом — я спрашиваю, каков ваш прогноз.

− Я не прогнозирую, удачен или неудачен будет исход. Я просто вижу, что мы идем правильным путем, в правильном направлении. Действуем по-человечески, по разуму, по совести. У нас силы нет. Такой, которая ценится здесь, на Востоке Европы. Может быть, и во всем мире. Но у нас есть сила, которая вовсе не ценится здесь, на Востоке, а кое-где в мире ценится. Это сила убеждения и правды.

Насколько далеко литовские бунтари готовы пойти в конфронтации с Центром?

− Для нас нет такого понятия — Центр, — говорит Ландсбергис.

− С Москвой, — уточняю я.

− Для нас Москва — это столица большого соседа, с которым мы хотели бы жить в дружбе и согласии, как добрые соседи. Но не как подчиненные, не как батраки у помещика.

− Может ли все-таки настать момент, когда вы будете готовы отказаться от ваших планов по отделению Литвы, как говорится, «дать задний ход»?

− Я не представляю себе, чтобы такое могло случиться.

− Но вот только что мимо этого здания прошли танки, много танков…

− Ну и что? Что они могут сделать? Это же нелепость! Ну да, нас могут снять, смять, но — это же не решение вопроса.

Под конец нашего разговора я все-таки еще раз прошу Ландсбергиса выступить в роли предсказателя. В состоянии ли он спрогнозировать дальнейшее развитие событий? Что будет с Литвой через полгода? Через год?

− Я думаю, — отвечает Ландсбергис, — что мы будем в состоянии переговоров с Советским Союзом. Будет достигнуто частичное решение вопросов, подлежащих решению. А может быть, и полное решение. Это будет зависеть от развития событий в Советском Союзе. И от мирового контекста, разумеется. Я думаю, окружающий мир вскоре убедится, что мы не вредим Горбачеву, а помогаем… Вообще-то Горбачев до сих пор умно вел дело. А сейчас его пытаются поставить в ложное положение. Именно в отношении Литвы. Михаил Горбачев — человек, очень достойный уважения. Но у нас часто создавалось впечатление, что он возвышается над своим политическим окружением, а это окружение тянет его вниз…

Непринужденного, обстоятельного разговора у нас с Ландсбергисом так и не получилось. Может быть, сказалась общая усталость моего собеседника, может, — нервное напряжение, испытанное в эпизоде с «танками». Скорее же, надеяться на слишком подробный, раскованный разговор по поводу тех вопросов, которые я приготовил для Ландсбергиса, изначально не следовало. Для него тут нет предмета для обсуждения. Как считает Ландсбергис, обсуждать можно все что угодно, только не решения литовского Верховного Совета от 11 марта.

В общем эта напряженная ночь и этот нелегкий разговор на рассвете оставили у меня двоякое впечатление: с одной стороны, возросло уважение к людям, твердо решившим встать на путь свободы, с другой — увеличилась тревога за успех самого важного тогда общего нашего дела — я имею в виду перестройку. Казалось, что в результате решительного и смелого шага, который сделала Литва, все может полететь в тартарары. Вся страна.

Как вскоре убедится читатель, в этой книге речь в основном пойдет о важнейших политических событиях последнего периода существования СССР. Однако эти события происходили на фоне неотвратимого движения страны к экономической катастрофе. Это движение, наверное, решающим образом и предопределяло неизбежный развал страны.

Здесь и далее под рубрикой «Катастрофа все ближе» я буду цитировать документы, собранные в книге Егора Гайдара «Гибель империи» и наглядно иллюстрирующие неостановимое приближение экономического коллапса. Иногда цитируемые документы сопровождаются собственными комментариями Егора Тимуровича.

Итак, Егор Гайдар:

«К началу 1990 года тесная связь между состоянием бюджета, денежного обращения и положением на потребительском рынке, столь загадочная для руководства страны в середине 1980-х годов, уже очевидна. Председатель правления Госбанка СССР В. Геращенко пишет в Верховный Совет СССР (6 апреля 1990 года):

«Положение с удовлетворением спроса… на потребительском рынке остаётся крайне напряженным. В продаже недостаёт ряда продуктов питания, в первую очередь, продуктов животноводства, рыбы, кондитерских изделий, чая, картофеля, овощей, фруктов. Значительно повысились цены на сельскохозяйственные продукты на колхозных рынках…»

«Недостает продуктов питания…» Это значит — очереди, очереди, очереди… Очереди за всем. Люди спрашивают друг друга, где что «дают», где что «выбросили», опрометью бросаются туда, чтобы стать в хвост длинной-предлинной человеческой цепочки: авось, достанется то, что «выбросили». Хотя бы по полкило «в одни руки».

Электромагнитные волны, излучаемые этими все возрастающими мучениями простых людей, не могут не достигать и высоких кабинетов, усиливать напряжение, которым сопровождается сама по себе политическая борьба. Всем понятно, что если не решить насущные проблемы простых людей, не сделать их жизнь мало-мальски похожей на человеческую, будет — взрыв.

15 марта на внеочередном III Съезде народных депутатов СССР Горбачев был избран президентом страны. Собственно говоря, голосование прошло накануне вечером, 15 марта утром были лишь объявлены его результаты: из 1878 депутатов «за» проголосовали 1329 (70,76 процента), «против» — 495, остальные бюллетени были признаны недействительными.

Почему президента решили избирать на съезде, а не всенародным голосованием: казалось бы, второй способ придаст главе государства больше веса? Да и сомнений в том, что на всенародных выборах Горбачев тоже победит, не было. Однако Горбачев и его сторонники решили — и убедили других, — что в обстановке нарастающего кризиса, хаоса, непозволительно тратить время, силы, деньги на затяжной избирательный марафон.