Олег Мороз - Так кто же развалил Союз?

Понятное дело, во время своей поездки, при встречах с людьми, Ельцин говорил не только о будущем устройстве России, но и об устройстве Союза. Выступая в Коми 14 августа, он заявил, что Россия отказывается «от союзной структуры… от всех министерств союзных…», все берет на себя.

− Вокруг России будут и другие союзные республики как-то консолидироваться, — сказал он. — . Потому что как только мы приняли Декларацию о суверенитете, так сразу приняла Декларацию Украина, Белоруссия, Молдавия, Грузия…

Насчет Грузии он ошибся. Грузия провозгласила суверенитет чуть раньше, чем Россия, — 26 мая 1990 года.

Это ельцинское намерение как бы подменить собой, Россией, прежний союзный Центр в дальнейшем не раз будет «напрягать» лидеров других союзных республик.

А что же будет с Горбачевым при таком разбегании республик? Будущее союзного президента виделось Ельцину не слишком радужным. И он этого не скрывал. Выступая в Новокузнецке, он заявил, что после заключения нового Союзного договора роль президента СССР будет равнозначна «роли королевы Великобритании».

Вот опять ненужная агрессия по отношению к Горбачеву. Для чего, спрашивается, вновь и вновь настраивать против себя союзного президента? Каким там в будущем окажется роль Горбачева, покажет время. Но сейчас-то они, Ельцин и Горбачев, вполне могут быть не только противниками, но и союзниками — в борьбе с консервативной партийно-советской бюрократией, коммунистическими ортодоксами, с антиперестройщиками, вместе искать способы, как предотвратить экономическую катастрофу (может, вместе лучше получится?)

— Да, действительно у Бориса Николаевича была такая черта — склонность прибегать к формулировкам, которых публичный политик чаще всего избегает, — соглашается со мной Бурбулис, когда я напоминаю ему об этой истории.

Горбачев тоже не отставал от Ельцина в «лестных» оценках, касающихся российского лидера. Анатолий Черняев:

«Пригласил однажды вечером Горбачев меня и Примакова на семейный ужин к себе на дачу. Говорили откровенно, главным образом вокруг Ельцина и Полозкова. Горбачев:

− Все видят, какой Ельцин прохвост, человек без правил, без морали, вне культуры. Все видят, что он занимается демагогией (Татарии — свободу, Коми — свободу, Башкирии — пожалуйста). А по векселям платить придется Горбачеву. Но ни в одной газете, ни в одной передаче ни слова критики, не говоря уже об осуждении. Ничего, даже по поводу его пошлых интервью разным швейцарским и японским газетам, где он ну просто не может без того, чтобы не обхамить Горбачева.

«Прохвост, человек без правил, без морали, вне культуры…» Это ведь тоже перехлест. Правда, Горбачев произносит все это в узком кругу приближенных, в то время как Ельцин поносит его публично. Хотя Горбачев, наверное, догадывается, что и его слова после станут известны широкой публике — через опубликованные дневники, записные книжки, мемуары его соратников. Но это все же будет позднее, когда его слова уже утратят сиюминутную остроту.

Впрочем, после своего антиельцинского выпада Горбачев добавил примирительно:

− Как с человеком ничего у меня с ним (с Ельциным. — О.М.) быть не может, но в политике буду последовательно держаться компромисса, потому что без России ничего не сделаешь.

И это тоже рассчитано, конечно, на дальнейшее оглашение: дескать, Горбачев умел отделять личное от делового, политически значимого.

Оба они старались отделять личное от политически значимого. Но, думаю, не всегда это получалось. Взаимная личная неприязнь то и дело прорывалась наружу, накладывая отпечаток на те или иные действия обоих. Так ведь у всех людей бывает, не только у Горбачева и Ельцина.

Впрочем, эта взаимная неприязнь, конечно, не была у них величиной постоянной, она то усиливалась, то ослабевала. И это тоже отражалось на политическом поведении каждого.

Нетрудно было предвидеть, что помимо вопросов о суверенитете тех или иных республик Ельцину в его поездке по России будут задавать и более приземленные вопросы — о хлебе насущном. Здесь он мог опереться на некую, вроде бы вполне основательную, договоренность с Горбачевым, которой он достиг перед тем как отправиться в путь. В конце июля они вдвоем, Горбачев и Ельцин, подписали совместное поручение о разработке программы «500 дней» (вот оно — помимо взаимных уколов и оскорблений могли же эти два человека и договариваться о чем-то значимом. — О.М.) За этот срок — несколько более полутора лет — предполагалось перевести экономику страны на рыночные рельсы. Трудно сказать, верил ли сам Ельцин в успех этой программы — на его веку, веку опытного партработника, — программ принималось немало… Но, безусловно, при общении с народом у него не было иного выхода, как только внушать людям оптимизм.

На упомянутой встрече в Казанском университете он пообещал «в течение двух лет стабилизировать экономику и на третий год повысить жизненный уровень людей».

− Всегда так говорил, говорю и от этого не отступаю, — твердо заявил Ельцин.

То же самое посулил и в Коми:

− Переходный период будет — самый тяжелый — год, год с небольшим… В этот период — пятьсот дней, два года — перехода к рынку не будет снижен уровень жизни людей. Третий год — повышение!.. Поддержите нас эти два-три года.

Если бы он знал тогда, насколько в действительности растянутся эти сроки…

Впрочем, если бы даже и знал… Не мог же он повергать людей в еще большее уныне. Задача была противоположная — поднять настроение, вселить оптимизм, повысить жизненный тонус. Обычное поведение политика, государственного деятеля, стремящегося завоевать и укрепить доверие людей.

Желая сыграть на «патриотических» чувствах слушателей, Ельцин довольно рискованно представлял Россию в роли этакой дойной коровы для остальных союзных республик. Это, разумеется, не могло не вызывать раздражения у других республиканские лидеров, у других народов — членов «семьи единой», как любили именовать СССР партийные пропагандисты, но здесь, в России, такие речи действительно встречались с пониманием и сочувствием.

− Россия подкармливает всех, — говорил Ельцин на встрече с общественностью Уфы. — Россия все время жертвовала. Россия все время отдавала, но, в конце концов, благотворительность начинается у себя дома. И если мы действительно не можем накормить народ, не можем одеть народ, то мы не можем допустить, чтобы мы оплачивали другие государства, направляя помощь туда, да и другим республикам… Давайте улучшать жизнь своего народа, поскольку дальше он терпеть уже не может. И если мы за два-три года не выполним свою программу, то народ просто поднимет на вилы и сбросит тех, кто не способен руководить… Программа союзного правительства («павловская», выдвинутая несколько ранее программы «500 дней». — О.М.) нам не пригодна. Мы ее категорически отвергаем. И Верховный Совет России ее не принял, потому что начало этой программы — повышение цен. Это не выход из положения, народ не может принять такую программу… Российская программа рассчитана на 500 дней, отличается от союзной, она рассчитана на повышение не цен, а уровня жизни народной. Через два года. То есть это программа стабилизации экономики за два года, чтобы нам не упасть в пропасть окончательно, чтобы не завалиться России набок и уже больше не встать. И третий год — повышение жизненного уровня людей…